Озеро около берегов было засыпанно ворохами жёлтых листьев. Их было так много, что мы не могли ловить рыбу. Лески ложились на листья и не тонули.
Приходилось выезжать на старом челне на середину озера, где доцветали кувшинки и голубая вода казалась чёрной, как дёготь.
Там мы ловили разноцветных окуней. Они бились и сверкали в траве, как сказочные японские петухи. Мы вытаскивали оловянную плотву и ершей с глазами, похожими на две маленькие луны. Щуки ляскали на нас мелкими, как иглы, зубами.
Чем больше мы толкнули внутрь, тем более темным и тревожным стал пейзаж. Уничтожение нескольких шагов привело в ярость от смутного страха в душе, и даже лошади подняли уши, испугавшись чего-то, чего они не могли видеть, но которые были настоящим присутствием в качестве живой скалы.
Наша тропа иногда касалась бездны и вид на кровоточащую реку, текущую там, человека и животных, временно приостановленных, пытаясь добраться до каменной стены, которая, казалось, к головокружению. В тот момент мы были ничем; мы просто немного напрягались в скобках, мы цеплялись за поводья, и одна лошадь, одна, быстро продвигалась по грубой скале с пылкой твердостью.
Стояла осень в солнце и туманах. Сквозь облетевшие леса были видны далёкие облака и синий густой воздух. По ночам в зарослях вокруг нас шевелились и дрожали низкие звёзды.
У нас на стоянке горел костёр. Мы жгли его весь день и ночь напролёт, чтобы отгонять волков, - они тихо выли по дальним берегам озера. Их беспокоили дым костра и весёлые человеческие крики.
Дружно делают зарядку -
Перед перерывом, когда горный сундук, казалось, раздувался, мы видели море в последний раз. Затем мы начали понимать причину беспокойства, которое мы приписывали нам, когда мы вошли в этот пустынный ландшафт. Море, как мрачное и сильное, когда оно плыло среди его необъятности, с этого расстояния принимало видимость огромного компаньона, спокойной равнины мира, вид которой был спокойным и, прежде всего, смутным и неопределимым чувством надежды.
Есть пейзажи, как определенные моменты жизни, которые никогда нельзя удалить из ума; они всегда сталкиваются с нами изнутри, с интенсивностью каждый раз сильнее. И одним из них стал последний взгляд на море; мы повернули головы, чтобы не пропустить крайнего видения этой надежды и окончательно перейти в страну забвения.
Мы были уверены, что огонь пугает зверей, но однажды вечером в траве у костра начал сердито сопеть какой-то зверь. Его не было видно. Он озобоченно бегал вокруг нас, шумел высокой травой, фыркал и сердился, но не высовывал из травы даже ушей.
Картошка жарилась на сковороде, от неё шёл острый вкусный запах, и зверь, очевидно, прибежал на этот запах.
Путь, параллельный Бейкеру, внезапно прервался навесом и перед нашими гламурными взглядами распахнулась огромная долина, луга, охваченные сильным ветром, вспомнила драгоценный плащ питательного вещества, потрясенный дыханием меха эксперт. Это была огромная щель, оставленная ледником в самом сердце горы, одна из тех тысячелетних ледяных рек, которые исчезли, чья наклонная кровать сделала эту прерию плодородной.
Мы были вынуждены покинуть параллельный путь к реке и вернуться на юг, пересекая эту другую сухую реку в поисках точки, чтобы выйти. Только через несколько часов кордулярный хребет начал скатываться, и мы могли видеть, как дно долины теряет как глубокое ущелье в горах. Небо без яркости позволило нам едва увидеть две детали, которые увеличили наше любопытство: долина подошла к концу, и стена льда стала оседать как клин внутри горы; и внизу, у наших ног, около карликовых карликовых дубов, на вершине первого мыса, который спускался по долине, была замечена ржавая, маленькая и темная казупола, как объект, споткнувшийся туда и остающийся странным образом заложенным в самую забытую щель земли.
С нами был маленький мальчик. Ему было всего девять лет, но он хорошо переносил ночёвки в лесу и холод осенних рассветов. Гороздо лучше нас, взрослых, он всё замечал и рассказывал.
Он был выдумщик, но мы, взрослые, очень любили его выдумки. Мы никак не могли, да и не хотели доказывать ему, что он говорит неправду. Каждый день он придумывал что-нибудь новое: то он слышал, как шептались рыбы, то видел, как муравьи устроили себе паром через ручей из сосновой коры и паутины.
Выборочное чтение. Работа в группах
Мы спустились, чтобы пересечь равнину, где высокая трава дошла до скобок. Но одинокое одиночество в этом месте снова вызвало беспокойство, после того как вид сверху мгновенно предложил впечатление оазиса покоя для наших собственных глаз. Трава стала обильной и толстой, как если бы они посеяли ее; но ни одна птица, андский олень или какое-либо животное земли не прервал эту тишину, которая иногда изредка пересекалась из-за шиповника, блуждающего со стен.
Мы помним, что видели что-то подобное в желобе, оставленном гигантским ледником в заливе Йендеяа, в канале Бигль; но там человек принес звук жизни, и двенадцать овец паслись в плоских участках, простирающихся даже до тысячелетних ледяных трещин. Мы направились к дому.
Мы делали вид, что верили ему.
Всё, что окружало нас, казалось необыкновенным: и поздняя луна, блиставшая над чёрными озёрами, и высокие облака, похожие на горы розового снега, и даже привычный морской шум высоких стен.
Мальчик первый услышал фырканье зверя и зашипел на нас, чтобы мы замолчали. Мы притихли. Мы старались даже не дышать, хотя рука невольно тянулась к двустволке, - кто знает, что это мог быть за зверь!
Все выходят по порядку
Болезненный крик ударил наши нервы, как удар молнии, и лошади отбросили из страха. Мы почти не потеряли сцепление с кронштейнами; ради вождей и шпоров нам удалось удержать их, но поскольку лошади - это абсолютно животные, которые боятся больше, чем неизвестные, их ноздри мерцают, их глаза вспыхивают, а лапы покрыты треском, который не они были первыми до пропасти.
Когда мы ударились руками за основание шеи зверей, нам удалось их успокоить; но это была не минута, когда крик вернулся эхом, на этот раз менее проницательным и резким, как стон раненых ранений или раненых. Ярких выстрелов поводья было достаточно, чтобы вернуть лошадей.
Через полчаса зверь высунул из травы мокрый чёрныё нос, похожий на свиной пяточок. Нос долго нюхал воздух и дрожал от жадности. Потом из травы показалась острая морда с чёрными пронзительными глазками. Наконец показалась полосатая шкура.
Из зарослей вылез маленький барсук. Он поджал лапу и внимательно посмотрел на меня. Потом он брезгливо фыркнул и сделал шаг к картошке.
Мы остановились, стоя. Тишина весила столько же, сколько свинцовое небо. Но когда мы собирались возобновить путешествие, он вышел, открыв разрыв между высокой травой, странным животным: это была собака, похожая на борзая; но тыква с чихающей мордой, с волчьей мордой и обильными жесткими волосами и длинными на бедрах, как у волосатой печати. Это был редкий и отталкивающий крест, похожий на гиены, с такими высокими передними ногами, что, когда они двигались, они, казалось, тащили за остальную часть тела.
В то же время появился человек из густой травы травы и, взяв собаку за ухо, если так можно было определить, он поставил его рядом. Мужчина ответил гортанным голосом, который был непостижим для меня, и указал на дно долины, словно чтобы показать дорогу. Мы возобновили марш, назад с ним, и собака всегда держалась за ухо, до пиков пика, на вершине которого была касупола; но это не позволило нам добраться туда; стоя перед нами, произнес что-то своим гортанным голосом и, угрожая пожать себя собаке, снова указал на контрфорсов соседей.
Она жарилась и шипела, разбрызгивая кипящее сало. Мне хотелось крикнуть зверьку, что он обожжётся, но я опоздал - барсук прыгнул к сковородке и сунул свой в неё свой нос...
Запахло палёной кожей. Барсук взвизгнул и с отчаянным воплем бросился обратно в траву. Он бежал и голосил на весь лес, ломал кусты и плевался от негодования и боли.
Мы следовали указанному направлению, когда он шпионил по склону. Когда мы потерялись в долине, крик крика этой собаки снова повторился; на этот раз, однако, странное животное прибыло только в нашу окрестность, потому что, когда он собирался дойти до нас, человек бросился в гортанный крик, и собака, вставая на задние лапы, сделала угрожающий поворот рядом с лошадьми лошадей, он поднял морду кверху, отпустил плачущий вопль и вернулся к своему хозяину.
Через какое-то время, когда мы начали пересекать контрфорс, мы услышали еще одну менее острую, но более глубокую насмешку; даже в этом случае мы почувствовали содрогание в костях, но человек и зверь были далеко позади; это был ветер, который спускался, размахивая по тусклому крепускуле.
На озере и в лесу началось сметение. Без времени заорали испуганные лягушки, всполошились птицы, и у самого берега, как пушечный выстрел, ударила пудовая щука.
Утром мальчик разбудил меня и рассказал, что он сам только что видел, как барсук лечит свой обожжённый нос. Я не поверил.
Я сел у костра и спросонок слушал утренние голоса птиц. Вдали посвистывали белохвостые кулики, крякали утки, курлыкали журавли на сухих болотах - мшарах, плескались рыбы, тихо ворковали горлинки. Мне не хотелось двигаться.
Мальчик тянул меня за руку. Он обиделся. Он хотел доказать мне, что он не соврал. Он звал меня пойти посмотреть, как лечится барсук.
Я нехотя согласился. Мы осторожно пробрались в чащу, и среди зарослей вереска я увидел гнилой сосновый пень. От него тянуло грибами и йодом.
Около пня, спиной к нам, стоял барсук. Он расковырял пень и засунул в середину пня, в мокрую и холодную труху, обожжённый нос.
Он стоял неподвижно и холодил свой несчастный нос, а вокруг бегал и фыркал другой маленький барсучонок. Он волновался и толкал нашего барсука носом в живот. Наш барсук рычал на него на него и лягал задними пушистыми лапами.
Потом он сел и заплакал. Он смотрел на нас круглыми и мокрыми глазами, стонал и облизывал своим шершавым языком больной нос. Он как будто просил о помощи, но мы ничем не могли ему помочь.
Через год я встретил на берегах этого озера барсука со шрамом на носу. Он сидел у воды и старался поймать лапой гремящих, как жесть, стрекоз. Я помахал ему рукой, но он сердито чихнул в мою сторону и спрятался в зарослях брусники.
