Культурологический подход Подход к портретной работе с позиции взаимодействия художника и окружающей действительности – своего рода творческая личность в «интерьере» своей эпохи – уместен, когда художник не замкнут в «башне из слоновой кости» и его творческая жизнь

2. Исторический и функциональный подход С чисто теоретической точки зрения важнейшим мотивом наших предыдущих рассуждений было различение «мертвой и погребенной истории», с одной стороны, и «действующей, живой традиции», – с другой. Это различение я пытался пояснить на

Когнитивный подход Не ведет ли перевод проблемы самости в когнитивную плоскость к отказу от истины? Волновала ли эта проблема американского философа Джона Дьюи (1859–1952)? Свою позицию он наиболее внятно изложил в лекциях, которые обработал Тэйлор Бёрдж и представил в 2007 г.

Трансмедиа сторителлинг: определение, обзор подходов к анализу Трансмедиа сторителлинг (трансмедийное рассказывание истории или повествование) представляет собой специфический вид нарратива, в котором создателями сюжета изначально заложены «белые пятна» для

гендерные стереотипы, гендерная культура, ценностные представления, мужественность, женственность, гендерное сознание и самосознание.

Рассматривается соотношение стереотипов мужественности и женственно­сти в современной культуре, история их становления и социальные последствия. Определяется, что традиционные стереотипы «мужественности» и «женственно­сти» могут вызывать негативные последствия по причине жестких предписаний того, что приоритетно для женщин, а что - для мужчин.

Текст статьи:

Особенность гендерных стереотипов заключается в том, что они традици­онно воспринимаются как жесткофиксированные представления о «женском» и «мужском». Биологические различия, которые присущи мужчи­нам и женщинам, в культуре преобразуются в ряд социальных ожиданий в отношении того, какие модели поведения следует считать «мужскими», а ка­кие «женскими». Гендерные модели поведения характеризуются строгой иерархией: мужское начало связывается с главенством, властью; женское представляется как второстепенное, подчиненное, и это воспринимается как естественно данное. В результате возникает гендерное неравенство, которое проявляется в том, что женщины не приравнены к мужчинам в своих юриди­ческих, социальных, экономических и политических правах; для женщин ограничен доступ к ресурсам, экономическим и политическим возможно­стям, ограничено представление интересов своей общности. Это приводит к тому, что женщины дисфункционально реализуют собственный потенциал, их жизненные силы в воспроизведении и совершенствовании своей жизни заметно ослабевают.

Гендерные стереотипы, пронизывая все формы общественного сознания, способствуют укоренению таких неявных ценностных ориентаций и устано­вок, которые способствуют восприятию всего мужского как доминирующего, позитивного и значимого, а женского — как второстепенного и менее значи­мого. Рассматривая понятие «гендерный стереотип» и обращаясь при этом к понятию «гендер» исследователи отмечают, что гендер определяет индиви­дуальные возможности в образовании, профессиональной деятельности, до­ступе к власти, сексуальные и семейные роли, в целом, он определяет соци­альные статусы. А поскольку социальные статусы действуют в рамках культурного пространства, то это означает, что гендеру соответствует гендерная культура . Гендерная культура создает социально-обусловленные представления о специфичности женского и мужского, на этой основе строится распределение социальных ролей и функций между мужчинами и женщинами и соотношение их социальных статусов. Точнее, «мужчина» и «женщина» — это примеры биологических различий, а «мужское « и «жен­ское» относится к сформированным гендерной культурой чертам поведения, которые должны социально соответствовать полам.

С раннего детства происходит обучение гендерно обусловленным соци­альным нормам и правилам поведения, ценностям, и благодаря этому возникают социально детерминированные представления о мужчинах и женщинах; из поколения в поколение передаются нормы поведения и система убежде­ния в обычаях, традициях, философских идеях, морали, художественном творчестве, историческом наследии. Традиционная культура задает главные ориентиры всем сферам жизнедеятельности, в то же время сама традицион­ная культура не является нейтральной по отношению к мужчинам и женщи­нам. Можно констатировать тот факт, что культура транслирует во все сферы жизни, включая сферу сознания, неоднозначное отношение к женщинам и мужчинам как представителям разных социальных и демографических общ­ностей. Оно выражается в том, что представления о женщинах в традицион­ной культуре трактуется через отличие от «другого» — мужского, которое рассматривается самостоятельно. По мнению Т.А. Клименковой, мужчина выступает как представитель всеобщности, всего человечества, призванный говорить от его лица, его миссия понимается как общезначимая, связанная с выполнением основной и важнейшей для цивилизации задачи; женщина по­нимается как выражающая нечто частное .

Такие представления свойственны выраженному патриархальному харак­теру современной культуры. На то, что культура имеет патриархальный характер, указывают многие исследователи, в частности, О. Вовченко. При этом автор определяет патриархат как «социальный институт, в котором мужчины силой или убеждением «опускают» женщину на «вторичное» (по­сле себя) место в обществе, заставляя их поверить, что такое положение отражает естественное состояние, так как в существующем мире «женское» всегда подчинено «мужскому» . Такой тип культуры утвердился, по мнению исследователей, по нескольким причинам: во-первых, сама социаль­ная организация общества имеет патриархальный порядок, который оказывает непосредственное воздействие на социокультурное пространство. Во-вто­рых, с точки зрения развития человечества, стадия патриархата сменила ста­дию матриархата и все изменения социума находятся под его влиянием. В-третьих, культура в значительной мере создавалась усилиями мужчин. Через становление культуры совершенно определенного типа указанные причины влияют на сознание и самосознание женщин и мужчин.

Для обоснования влияния данных причин на самосознание женщин мож­но обратиться к мифологии. В древнейших мифах встречается упоминание о первичной андрогинности полов, во многих космогонических мифах оба на­чала — мужское и женское — выступают на равных как две противоположно­сти, от слияния которых возникло небо, земля и люди . В эпоху созда­ния мифов женщина занимала весьма почетное место. При смене матриарха­та патриархатом соотношение «мужского» и «женского» стало рассматри­ваться иерархично, и в мифологии стал преобладать дуалистический прин­цип противопоставления женского как худшего и мужского как лучшего. В результате возникают такие противоположности, как жизнь — смерть, где в жизнь образе Рода, мужского божества, а смерть в образе женского боже­ства. Чет — нечет, четные числа благоприятны и связаны с мужским нача­лом, нечетные — неблагоприятны и связаны с женским началом. Правый — ле­вый, в древнерусских обрядах женщины должны были располагаться слева от мужчин, так как справа — справедливость. О некоторой ущербности женщин свидетельствует и факт малочисленности упоминания о них в мифах и леген­дах. Мифологические представления внесли такие нормы и ценности в соци­альные взаимоотношения мужчин и женщин, которые послужили основой для стереотипизации сознания и самосознания, согласно этому стало законо­мерным считать справедливым мужскую справедливость и доминирование и женскую негативность и подчинение.

Половая принадлежность производителя знания сказывается также на самом знании, а через него — на становлении самосознания женщины. Признается тот факт, что «человеческая» культура не беспола, в частности, Г. Зиммель считает, что она является «мужской». Это означает, что она создает­ся мужчинами и отражает внешний мир по законам «мужского» мировоспри­ятия. Основная причина, по его мнению, кроется в различиях мужской и жен­ской сущности В этом объяснении косвенно указывается на неко­торое превосходство мужчин, признается «мужской» характер культуры и тем самым указывается на то, что «женское», существуя самостоятельно, ста­новится как бы включенным в более общее, значительное, в «мужское», и оценивается через категории «мужского».

Одним из первых проблему различия полов в философию включил Ари­стотель. Согласно его учению, женское отождествляется с телесным, материей, а мужское — с духовным, формой, и эти представления легли в основу представлений о мужской и женской сущности, о мужской и женской природе. По мнению Н.А. Бердяева, женщина выступает как призводное от мужчи­ны в силу того, что в не слишком сильна темная природная стихия, безличная и бессознательная . Идея недостаточности в женщине личности, своего «Я» разделялась и другим русскими философами — С.Н. Булгаковым, В.В, Розановым. В представлении В.Розанова, свидетельством отсутствия «зерна», женского «Я» являются такие женские качества, как милосердие, самоотверженность, нежность, в то время как мужской эгоизм, жесткость, черствость, твердость знаменуют собой «зерно», «Я». Поэтому мужчины имеют право с полным основанием распоряжаться, «быть покровителем и во­ждем», право женщины — «в дар за любовь получить мужественного и сильного покровителя» .

Тот факт, что философское знание создавалось в основном мужчинами, наложил отпечаток на содержание и панораму взглядов на женщин и проявился в том, что женщина воспринималась только относительно мужчины, рассматривалась как часть природы, физического мира и была подчинена мужчине также, как физический мир подчинен духовному. Такая трактовка оказывала значительное влияние и на массовое, и на индивидуальное созна­ние. Философские представления о специфичной сущности женского и муж­ского начал играют значительную роль потому, что философское знание име­ет не только теоретическое, но и духовно-практическое, смысложизненное, ценностно-ориентирующее влияние и значение. Ценностно-ориентирующим воздействием на сознание обладают моральные правила, имеющие в совре­менном обществе своеобразную особенность — общество с позиции морали неоднозначно относится к одному и тому же поступку в зависимости от того, кто его совершил — женщина или мужчина. Как показывает практика, жен­щина находится под более жестким нравственным контролем, порой мужчи­не позволяется то, что не позволяется женщине. Сложившиеся «половые стандарты» фиксируются в виде моральных гендерных стереотипов, кото­рые, переходя в самосознание, не подвергаются критическому анализу. Моральные гендерные стереотипы отражают существующие в общественном сознании представления о должном и недолжном поведении, нормах, принципах, которыми люди должны руководствоваться в повседневной практике (и которые различаются в зависимости от пола), о характерных внутренних обликах мужчины и женщины, о различиях мужской и женской дружбы, мужской и женской любви .

Вероятно, существование моральных гендерных представлений обуслов­лено следующими причинами: во-первых, существует потребность следовать уже сложившимся общественным правилам, чтобы быть принятым обще­ством. Во-вторых, постепенно усваивая моральные нормы на рационально-эмоциональном уровне, человек осознает свою принадлежность к определен­ному полу, принимает в соответствии с этим половую роль и ожидает соот­ветствующего к себе отношения со стороны других. В-третьих, различия мо­ральных норм поведения мужчин и женщин кроется в самом процессе их формирования. Ценностные представления, нормы и образцы должного по­ведения были выработаны в недрах человеческих сообществ и передавались с древнейших времен из поколения в поколение.

Моральные гендерные стереотипы влияют на самосознание и облегчают его работу: усвоенные с ранних лет, они впоследствии «накладываются» на любые явления как схема, исключая, тем самым, необходимость анализа; яв­ления упрощаются и как бы подгоняются под уже знакомые и известные схе­мы мышления. При этом изменение гендерных стереотипов, а значит, и стереотипов самосознания, затруднено. Сложность вызывает не только изменение, но и оценка моральных стереотипов: они настолько глубоко прони­кают в образ мыслей, что попытка проанализировать и изменить существующий порядок вещей приводит к дефинициями, отражающим уже имеющуюся картину мира.

Определенное воздействие на сознание и самосознание, вместе с филосо­фией, моралью, этикой, оказывает содержательная сторона исторического знания. Для историков социальный опыт женской общности не представлял интереса, долгое время в истории женщины были незамеченными. И на осно­вании этого предпринимались попытки преодолеть традиционные убежде­ния, что мужчины — главные исторические лица. Но создание параллельного, а в действительности изолированного женского мира только укрепило ди­станцию между женщинами и мужчинами.

Важно отметить, что на самосознание женщин оказывает негативное влияние как господство мужского, так и превалирование женского: в первом случае все, что относится к женскому, оценивается по меркам мужских пред­ставлений, т.е. нормы, ценностные ориентации, мировоззренческие установ­ки женщин формируются в социокультурной дистанции полов. Во втором случае происходит девальвация мужского. Но, как в первом, так и во втором варианте сохраняется отчуждение и жесткое разграничение мужчин и жен­щин. Со временем происходит смещение акцентов от только «женской исто­рии» к действительно общей истории гендерных отношений, которая пока еще находится в стадии становления . Такие тенденции в развитии исто­рии демонстрируют общие тенденции в изменении самосознания: от одной крайности к другой, и только потом — к срединному положению, без переко­сов.

В массовом сознании распространены патриархальные доминанты, и с этой точки зрения социальная дифференциация полов может быть выражена так: мужчине должна принадлежать ведущая, активная роль в мире, обще­стве, семье, а женщине — подчиненная, пассивная. Существуя в массовом со­знании, указанные доминанты отражаются и на результатах деятельности, под их влиянием оказывается и сознание, и самосознание индивидов. В об­щественном сознании стереотипы мужского доминирования и женской под­чиненности воспринимаются как выражение «мужественности» и «женствен­ности». Особенностью стереотипа «женственности» является чрезмерная идеализация: чем более женщина скромна, послушна, благожелательна и чем менее склонна к рассуждениям и принципиальности, те она более женствен­на. Вместе с тем идеализируются дом, семья, дети, эмоциональная забота о других. На этом фоне вся остальная деятельность женщины теряет значи­мость. Все остальные сферы деятельности для мужчин, где востребованы специфические мужские качества — сила, власть, смелость, прагматизм, рас­судительность.

Всякое отклонение от стереотипа расценивается как утрата женщиной своей женственности, и может привести к неудачам в личной жизни и в реализации своих способностей. Но от таких стереотипов страдают и мужчины. Следуя стереотипу «мужественности», им необходимо быть всегда сильны­ми, преуспевающими, не знать поражений. Но в силу того, что в современ­ном обществе подавляющее большинство мужчин получают исключительно женское воспитание, у мужчин может быть и слабый характер, слабая воля, они больше нуждаются в защите и поддержке. Сравнение стереотипов муже­ственности и реальности позволяет отметить их несоответствие, и это вызы­вает внутреннее беспокойство, чувство неудачника, стрессы, страх, противо­речия, которые могут «компенсаторно» выливаться в агрессию, в алкого­лизм, в девиацию.

Таким образом, традиционные стереотипы «мужественности» и «жен­ственности» могут вызывать негативные последствия по причине жестких предписаний того, что приоритетно для женщин, а что — для мужчин. Свобо­да выбора каждого становится весьма ограниченной, и это вызывает торможение развития личности и индивидуальности. Существующая культура представляет интересы мужской общности как основные. Женщины, женская общность рассматривается относительно мужчины, через мужское, что обес­печивает им второстепенность и подчиненность. Закрепляясь с помощью гендерных стереотипов в мифах, философии, морали, праве, истории, такое положение воспринимается как естественное.

Литература
1. Здравомыслова Е.А. Социология гендерных отношений и гендерный подход в социологии // Социологические исследования. 2000. № 11.
2. Клименкова Т.А. Женщина как феномен культуры. Взгляд из России. М, 1996.
3. Вовченко О.М. Гендерное равенство как социально-философская пробле­ма. М.,2000.
4. Женщина в мифах и легендах: Энциклопедический словарь. Ташкент, 1992.
5. Зиммель Г. Женская культура. Избранное: В 2т. Т.2. М.,1996.
6. Бердяев Н.А. Смысл творчества: опыт оправдания человека // Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989.
7. Розанов В.В. Женское образовательное движение 60-х годов. М.,1973.
8. Азарова Е.А. Проблемы гендерных стереотипов в моральном сознании: Автореф. дисс… д-ра филос. наук: 09.00.05. СПб., 2000.
9. Репина Л.П. Пол, власть и концепция «разделенных сфер»: от истории женщин к гендерной истории // Общественные науки и современность. 2000. № 4.

Гендер и культура в парадигме культурных исследований

Гендер и культура: анти-эссенциализм как культурализм

«Природа или культура»: что является исходной причиной существования на протяжении многих веков такой модели социальных отношений между мужчинами и женщинами, в рамках которой один пол присваивал себе право говорить и действовать (и тем самым репрезентировать его интересы) от имени «второго» пола? Можно ли объяснить универсальностью биологического различия универсальную практику субординации женщин в патриархатной культуре, имеет ли здесь место причинно-следственная детерминация? Почему женское, как правило, отождествляется с природным началом, с тем, что подлежит контролю и управлению, в то время как мужское воспринимается как инстанция культуры и социального порядка, как самостоятельное и автономное начало? Существует ли «неизменная сущность» женщины (определяемая все той же биологической трагедией «слабого» пола)? Подавляющее большинство теоретиков, занимающихся гендерными исследованиями сегодня, сочло бы эти вопросы по меньшей мере архаическими, в лучшем случае отнесясь к ним как к напоминанию об историчности феминистского дискурса, хотя для исследователей середины 70-х гг. этот вопрос был далеко не праздным.

Мифология женского предназначения («женской природы»), легитимировавшая на протяжении многих веков ситуацию угнетения одного пола другим (на пересечении с иными – расовыми, классовыми, этническими – линиями социального напряжения), стала предметом переосмысления в работах ранних феминистских теоретиков, в результате чего феминизм уступил место постфеминизму, а эссенциалистская точка зрения была заменена конструктивистской . Концептуальной основой современного феминизма стало понятие «гендер» , обозначающее все те социальные и культурные нормы, правила и роли, которые общество предписывает людям в зависимости от их биологического пола , а в качестве дисциплинарной (точнее, междисциплинарной) матрицы анализа выступили гендерные исследования, нацеленные на изучение социальных и культурных реализаций биологического пола и различных форм сексуальности.

Только на первый взгляд может показаться, что способ мышления, виды деятельности и нормы поведения мужчин и женщин определены самой природой. Однако при более глубоком анализе обнаруживается, что во внесоциальной (внекультурной) сфере ни мужчина, ни женщина «не существуют». Фемининность и маскулинность конституируются в специфических культурных обстоятельствах наряду с классовыми, возрастными, семейными и прочими факторами. То, что описывается как природное, чаще всего является культурно порождаемым. Cексуальность не может быть постигнута в чисто биологических терминах, она не является до-культурной физиологической данностью, сферой инстинктов, - иначе говоря сексуальность конституируется в обществе, а не является биологически заданной . У пола есть история. В этом контексте эссенциалистские представления о половых различиях предстают как разновидность патриархатной идеологии, оправдывающей таким образом социальную ситуацию угнетения одного пола другим. Да, физиологическое различие первично (и предшествует любому другому - социальному - различию), но вопрос заключается в том, как культура пользуется этим изначальным биологическим различием, интерпретируя его, закрепляя с помощью различных конвенций, включая его в игру властных отношений.

Таким образом, анти-эссенциалистский поворот в феминизме можно было бы также охарактеризовать как «культурализм»: речь идет об эпистемологической установке, сложившейся в недрах культурной антропологии и унаследованной современными культурными исследованиями, суть которой можно было бы сформулировать очень коротко: « Все есть культура » (и, следовательно, любой феномен имеет свою историю и наделен смыслом). Культурализм (без которого современная феминистская теория была бы невозможна как таковая) является результатом длительной теоретической революции, вытеснившей в конечном счете природное (и/как универсальное) на периферию культурной реальности. А синтез феминизма с культурной теорией сказался прежде всего в ярко выраженном интересе к анализу практик символизации и репрезентации.

Примечательно то, что феминистские теоретики не ограничились деконструкцией биологического детерминизма, возложив ответственность за патриархальный порядок на Культуру. «Культура» не является самодостаточным и окончательным принципом объяснения различных социальных феноменов в той же мере, как и «Природа»: речь идет о необходимости историизации обеих категорий, вписывании их в эпистемический контекст европейской метафизики. Как «природа», так и «культура» представляют собой исторически и культурно сконструированные, социально и политически нагруженные понятия, а вовсе не универсальные и не врожденные категории. Возможно, такая постановка проблемы еще больше релятивизирует культуралистские допущения гендерных исследований, однако в контексте гуманитарных наук в целом она подвергает сомнению тот имплицитный универсализм, на котором базируются нефеминистские теории культуры. Иначе говоря, во многих теориях (в отечественной культурологии в частности) культура предстает как нечто объективно всеобщее, имперсональное, как то, что определяет сферу человеческой деятельности в целом, тогда как с феминистской точки зрения за подобными рассуждениями скрывается все та же патриархатная идеология, вольно или невольно оправдывающая существующее положение дел с угнетением женщины через апелляцию к универсальным основаниям человеческого опыта . Так что проблематизация природно-биологического имела огромное значение внутри феминистской теории, а проблематизация культурного позволила критически переосмыслить «природу» гуманитарного познания в целом и философию культуры в частности.

Реминисценции на тему эволюции феминистской парадигмы необходимы нам для того, чтобы понять парадоксальную ситуацию, в которой феминистская теория оказалась при пересечении интеллектуальных и политических границ с Запада на Восток. Интеграция феминизма в так называемые «культурные исследования» (Cultural Studies) на Западе не была безболезненной для обеих парадигм, в рамках же отечественной культурологии (той самой, что преподается в наших университетах, начиная с 1990-х гг.) этой интеграции не произошло вовсе – с точки зрения многих теоретиков в этой части Европы культура все еще имплицитно понимается как объективно всеобщая категория универсального человеческого опыта, при этом женское по-прежнему подспудно отождествляется с природным, а мужское выступает носителем всеобщего и культурного.

Культурология VS Cultural Studies

Феномен “культурологического бума” в отечественной гуманитаристике начала 1990-х гг. имеет свои специфические причины, малопонятные стороннему наблюдателю. Хорошо известно, что за пределами бывшего Советского Союза ничего похожего на “культурологию” не существует (если не принимать во внимание не получившую поддержки попытку Лесли Уайта концептуально трансформировать культурную антропологию). У западных исследователей недоумение зачастую вызывает сам термин, равно как и содержательная и методологическая направленность «новой» пост-советской дисциплины. В то же время в англо-саксонских интеллектуальных кругах на протяжении последних тридцати лет интенсивно развивалось такое направление, как “культурные исследования” (С ultural Studies ), о котором мы, в свою очередь, имеем крайне фрагментарное представление.

Проще всего было бы сослаться при объяснении этого феномена параллельного существования двух теоретических парадигм на терминологическое расхождение, однако в действительности речь должна идти об их принципиальном различии, если не сказать больше – о несовместимости. Основная проблема здесь состоит не в номинации, а в более глубинных основаниях двух подходов к анализу проблем культуры. За термином “культурология” скрывается совершенно определенная академическая традиция, социокультурная ситуация, идеология и даже политический фон. Деполитизированная, идеологически безопасная версия отечественной культурологии не готова предложить свою модель интерпретации наличного состояния культуры, поскольку в теоретическом плане она базируется на принципах единства, линеарного характера и интеллигибельности форм культуры прошлого, а в социальном – на академическое отшельничество . Эклектизм и всеядность культурологии интерпретируются зачастую как принципиальная открытость любым инновациям, но это может также означать ее методологическую аморфность. Эпистемологические основания культурологии принципиально отличаются от познавательных установок, имплицитно содержащихся в "культурных исследованиях" (это, кстати, хорошо видно из сопоставления логоцентристского в своей основе и евроцентристского по содержанию термина “культурология” с названием "культурные исследования" , подразумевающим как методологический плюрализм, так и множественность изучаемых объектов).

Десять лет назад культурология взяла на себя функцию ослабления, мягкого, постепенного ухода от марксизма-ленинизма со всеми его составными частями. Культурологический реванш был компенсаторным актом по отношению к вытесненному «Отцу» –хорошо известно, как мало внимания уделял классический марксизм проблеме культуры (не случайно, для теоретиков "культурных исследований" истинным открытием стала концепция Антонио Грамши – первая неомарксистская теория, пересмотревшая отношения базиса и надстройки, культуры и идеологии). Складывается впечатление, что заменив марксизм-ленинизм, мы совершили лишь легкие синтагматические подвижки, не изменив по большому счету саму парадигму мышления. Марксизм-ленинизм был «стерт» из памяти пост-перестроечного поколения, но его отсутствие в числе составляющих культурологическое знание подходов очень значимо. Характерно, что "культурные исследования" никогда не стеснялись своего марксистского прошлого (речь идет о британской школе, поскольку в Америке марксизм также стал вытесненным источником), а, напротив, продолжают рефлексировать по поводу марксистского наследия как концептуального источника данной парадигмы .

Отечественная культуро логия несет на себе неизгладимую печать культурной логики позднего социализма: она оперирует теми же бинарными оппозициями, в которых имплицитно содержатся те же аксиологические приоритеты (восходящие к эпохе Просвещения) - высокая культура противостоит массовой, духовная культура отделена от материальной, элитарная (и классическая) - от народной, «культура» рассматривается в оппозиции к «цивилизации». Теоретический бинаризм (с его явными аксиологическими приоритетами и стремлением к «экономии одного») в определенной мере был олицетворением тех практик классификации, селекции и последующего исключения или уничтожения, которые советская государственная машина практиковала в сфере самой культуры. Принцип «мультикультурализма» был в корне чужд и советской культурной политике. В связи с этим стоило бы вспомнить о том, что уже в 30-е гг. в СССР фактически завершилась культурная революция по созданию новых культурных образцов и в идеале предполагалось, что весь советский народ будет ходить в оперу и читать классическую литературу. Доминирующим становится представление о том, что культура «рабочего класса» – это культура всего народа, а эталоном таковой считалась, как это ни парадоксально, культура «высокая». Собственно «рабочая культура» (с изучения которой начиналась британская школа "культурных исследований" ) постепенно исчезает из поля видения теоретиков культуры. В ту же эпоху возник и Миф единой культуры (русской, великодержавной, классической) – две культуры может быть «у них», но не у нас (хотя, в действительности, и у них, и у нас их было не две, а гораздо больше), впитанный нашей культурологией. Советская культура представляет собой идеальный аналитический объект для исследования механизмов действия доминирующей идеологии посредством давления на культурные институты с целью создания единого « тела культуры» - непротиворечивого и гомогенного культурного пространства, подчиненного общей цели. Модель классического русского искусства (как общего культурного наследия всех народов СССР) становится актуальной именно тогда, когда государство начинает формировать единую и однородную советскую культуру Подобная идеология вполне соответствует духу тогдашней национальной политики: очаг национальной идентификации по определению не может быть противоречиво-множественным . Степень “различия” внутри советской культуры была (или казалась ?) минимальной, а теорией культуры эти различия и вовсе не замечались: опыт многих субкультур по-прежнему оставался невидимым для официальной науки.

Негативная оценка массовой культуры (как анти-культуры) и снисходительное отношение к народной культуре (ей была отведена роль театральной ширмы, за которой разыгрывалась драма национальных и этнических идентичностей) выражают «культурологическое бессознательное» советской власти, унаследовавшей от предшествующих правящих режимов негативное отношение ко всем типам культур (которые в этом смысле вообще не относятся к области культуры), которые не связаны с (профессиональным, кастовым) искусством, культивированием классики и обращены к массовому потребителю.

Раймонд Уильямс (один из основателей британских "культурных исследований") отмечал, что мы все еще продолжаем смотреть на культуру глазами ученых XVIII века, испытывавших скрытое или явное презрение ко всем другим видам деятельности, за исключением интеллектуальных. Определения культуры, которыми оперирует и культурология, по иронии судьбы воплощают аристократическое понимание культуры, согласно которому культура неизменно ассоциировалась с философией, искусством, литературой, наукой - теми сферами деятельности, где традиционно главную роль играли представители господствующего класса . В русле этой стратегии пролетарская культура не вписывается в понятие культуры (как культуры высокой), поскольку она не репродуцирует и не культивирует вышеозначенные виды деятельности; точно также не вписывается в этот канон и массовая культура.

Не случайно Уильямс и его коллеги начали с того, что предложили отказаться от ряда старых стереотипов мышления, шаблонных делений искусства на высокое и низкое, технологию и культуру (и следовательно, отказаться от негативных коннотаций термина «культурная индустрия»), от оппозиции интеллектуала и массы, культуры и политики. Они попытались изменить «элитистскую» культурологию и с неомарксистских позиций исследовать надстроечные явления под лозунгом все есть массовая культура (Leavis F.R .) , отказавшись от идеи культуры как Великой Традиции, «суммы достижений человеческого разума и духа», совокупности шедевров, домена интеллектуального и эстетического совершенствования . Культура не обязательно – «лучшее из всего сказанного и сделанного» человечеством (она не тождественна «высокой культуре»). Культура определяется ими как процесс, в котором происходит общесоциальный процесс обмена значениями, где последние являются социальными и культурными конструктами и носят исторически изменчивый, преходящий характер. Культура - это, прежде всего, социальный феномен, а не «сумма эстетических идеалов красоты» и не «голос разума», который проникает через границы времени и нации, и говорит от лица гипотетического универсального человека». В таком понимании культуры – как способа жизни, как совокупности практик, как процесса создания ценностей, присущих данному обществу – теоретики культурных исследований очень близки к позиции культурных антропологов.

Британские теоретики предлагали исследовать культуру в совокупности ее материально-производственных, социально-экономических, повседневно-бытовых, коммуникативных , политико-идеологических, эстетических и религиозно-философских форм. Они стремились к анализу культуры не в абстрактно-философских категориях, а в социально и исторически определенных контекстах; в поле их внимания - не «доминирующие» культурные модели, а скорее, маргинальные и оппозиционные культурные практики – все то, что традиционно относилось к категории «Друговости». В рамках такой исследовательской стратегии любой культурный феномен анализируется не как явление «возвышенной автономности», а с точки зрения его принадлежности «совокупному способу производства» данной культуры (эффект «структурной причиности» Альтюссера). Искусство перестает рассматриваться как квинтэссенция духовно-культурного опыта, здесь это всего лишь одна из форм общей социальной практики. Материалистической эта парадигма является потому, что основное внимание она уделяет изучению «материальной культуры» - не изучению роли экономического базиса по отношению к надстройке, а именно материальной, медиализированной, технологичной повседневной культуры, которая выступает как посредник между высокой культурой и искусством и собственно материальным производством, между властью и простыми людьми. Стирая различие между высокой и массовой культурой, "культурные исследования" обнажают природу этого различия, детерминированного борьбой политической и академической властей , - борьбой за культурный капитал и доступ к нему, за производство идентичностей внутри и посредством культурных репрезентаций.

“Culture is ordinary” – так называлась знаменитая работа Уильямса, изменившая радикальным образом представления западных теоретиков (в том числе и феминистских) о том, что такое культура . Уильямс утверждал, что культура должна быть изучена как целостный «способ жизни» (the total way of life), как реальный мир, в котором живут (работают, любят, творят, отдыхают) обычные люди. Более того, речь должна идти о многообразных способах жизни, а не об одном типическом или едином. «Обычность» или «обыденность» культуры означает, что мы все участвуем в ее создании и приучаемся жить в ней посредством целого ряда повседневных практик, формирующих наш образ мыслей – получаем образование, играем, учим родной язык, приобретаем навыки к труду в кругу семьи, приобретаем опыт межличностных отношений. Именно в этих обычных видах деятельности мы научаемся культуре. Культурные смыслы и значения обретаются в повседневном опыте. Взяв на вооружение тезис Фейербаха о том, что «Человек есть то, что он ест» (или в формулировке Маркса «Бытие определяет сознание» - в любом случае речь идет о совокупности детерминаций, определяющих сознание человека в зависимости от его окружения, жилища, способа питания и т.д.), теоретики «культурных исследований» предложили свое понимание «природы человека» - лаконичнее всего по этому поводу в свое время высказался Антонио Грамши: «Природа человека – это «история» (или же с помощью подстановки, которую так же предлагает итальянский философ, можно сказать, что «Природа человека есть дух», если отождествить «дух» и «историю» ). Тем самым отрицается и «человек вообще», и «культура» как нечто всеобщее и преимущественно «духовное», и одновременно утверждается идея о становлении, историчности и контекстуальности человеческого бытия и сознания.

В своем понимании культуры Уильямс, Хогарт, Джонсон и другие опираются на несколько основных марксистских принципов анализа общества (хотя не столько в классической его версии, сколько в терминах неомарксизма): марксизм утверждает, что любые социальные феномены обусловлены способом производства (чтобы понять общество – необходимо исследовать детерминирующий его развитие способ производства ), что культура есть прежде всего способ деятельности (или способ проживания), что культура имеет классовый характер (то есть она тесно связана с классовыми отношениями и формированием классового сознания, а культурный опыт (язык, образование, поведение) всегда приобретается через призму своего классового окружения), что культура не гомогенна – в любом обществе доминирует культура господствующего класса, функционирование которой обеспечено соответствующим образовательными учреждениями, масс медиа, литературными нормами языка, «высокими» искусствами, в то время как некоторые культуры (например, культура рабочего класса или определенная этническая культура) остаются невидимыми.

Переосмысление роли культуры в жизни социума стало ключевым пунктом расхождения бирмингемских теоретиков с ранним марксизмом. Неомарксисты отказались от интерпретации надстройки как вторичного, целиком детерминированного уровня социальных отношений, функция которого состоит в пассивном отражении реальности экономического базиса; они выдвинули на первый план проблему относительной автономности, действенности надстроечных структур: осмысление своего опыта и формирование сознательного отношения к реальным условиям существования способствует их изменению. Антонио Грамши предложил модель гегемонии для описания сложной организации экономического и политического давления капитала в буржуазном обществе, указав на то, что решающую роль в проведении доминирующей идеологии (идеологии угнетения и подчинения) выполняют не непосредственные рычаги экономического принуждения, а культура - школа, церковь, масс медиа, наука, индустрия развлечений. В прослойке культурных институций гаснут революционные импульсы эксплуатируемых классов и «смягчается» экономическое давление буржуазного способа производства. Для Грамши и представителей Франкфуртской школы культура выступала, прежде всего, как идеальный инструмент для навязывания идеологии доминирующего класса, как проводник властных стратегий (пространство, в котором происходит разжижение твердого тела власти и растекание этих импульсов по артериям культурного производства), а все ее институты и формы - в конечном счете как инструменты политического господства, хотя тот же Грамши указывал, что «борьба за переделку народного «склада ума» происходит в области культуры (силами философии).

Для теоретиков Бирмингемского Центра культурных исследований идея безусловного торжества доминирующей идеологии в сфере культуры не приемлема – будучи медиатором политических амбиций классов-антагонистов, культура является пространством борьбы за символический капитал, она инициирует процесс обмена мнениями (negotiations) и выработку критических теорий. Культура не является ни полностью автономной, ни абсолютно детерминированной сферой, это скорее место проявления социальных различий и борьбы за идеологические приоритеты . «Культурные исследования» рассматривают культуру как деятельность (agency) обычных людей по восприятию и производству культурных смыслов.

Культура выступает не только средством легитимации социального неравенства – она так же предлагает способы его преодоления: любая «революция» (от социалистической до женского освободительного движения) начинается с борьбы за переоценку культурных ценностей и изменение культурной политики . Культурная политика класса, пола или расы - это борьба за то, чтобы сделать «видимой» историю и культуру данной социальной группы, это борьба за репрезентацию, это борьба с доминирующей идеологией, узурпировавшей право на «именование», на натурализацию так называемого «здравого смысла», на представление «официальных версий» и реконструкцию исторического прошлого. История феминизма является, возможно, наиболее ярким примером такой борьбы – включавшей в себя как критику доминантных (патриархатных) способов репрезентации женщин, так и создание анти-сексистских позитивных образов и значений фемининности. Роль критически настроенных интеллектуалов («органической интеллигенции», в терминологии Грамши) повышается по мере того, как усложняются механизмы репрессии и доминирования в капиталистическом обществе, поскольку именно они берут на себя функцию разоблачения доминирующей идеологии и формирование стратегии культурного сопротивления власти.

Отдельного рассмотрения заслуживает вопрос о том, как британские теоретики понимают идеологию , и в чем их интерпретация расходится с общепринятым в раннем марксизме представлением об идеологии как «ложном сознании ». Вслед за Луи Альтюссером (см. его концепцию «государственного идеологического аппарата») они полагают, что идеология - это набор мифических и иллюзорных представлений о реальности, выражающих воображаемые отношения людей к реальным условиям своего существования и присущих их непосредственному опыту. Идеология - это совокупность бессознательных детерминаций, а не форма сознания (и не система идей) в общепринятом смысле. Если у Маркса и у Ленина (тем более, в марксизме-ленинизме) идеология выступала как форма общественного сознания, здесь речь идет, скорее, об общественном бессознательном. Кроме того, если классики марксизма были уверены в том, что в бесклассовом обществе идеология перестанет существовать, уступив место научному мировоззрению, то Альтюссер утверждал, что у идеологии нет истории, и подобно бессознательному она вечна .

Идеология не только предлагает концепцию внешнего мира, но она также формирует самого субъекта, вписывая его в эту картину мира. Идеология – это система репрезентаций, выполняющая не столько теоретическую функцию, сколько практическую – она пропитывает все общество, обеспечивая механизм формирования общественной солидарности. Общество нуждается в заведомо мифическом представлении о мире. Идеология мистифицирует и деформирует внешний по отношению к индивиду мир, в ней реальные отношения с необходимостью трансформируются в отношения символические, воображаемые. Идеология - это совокупность идеальных проекций индивидов, и в этом секрет ее эффективности как цемента социальных отношений и институтов. Основной целью любой идеологии всегда было конституирование индивидов в воображаемые “субъекты” (как центры свободной инициативы и автономности), чтобы обеспечить их действительное подчинение социальному порядку, отводя им роль либо слепых его сторонников, либо жертв.

Альтюссер находит точку опоры для своей концепции идеологии у Лакана - только в Символическом формируется некая субстанциальная целостность индивида, которая в реальности недостижима; субъект сам по себе есть “ничто”, пустая форма, которая заполняется содержанием символических матриц. Тем самым проблема идентичности субъекта - это проблема конституирования его символического статуса в системе социальных отношений. В культуре (через идеологию) субъект создает собственный нарциссический образ, социализируясь посредством вписывания себя в определенную символическую структуру социума). Вместо “истинной”, всегда тождественной самой себе идентичности классического субъекта Альтюссер предлагает идею культурной (символической) идентичности. Таким образом, субъект - это не онтологическая сущность, но социальный конструкт. Все это позволяет нам понять, какую роль играют означивающие практики в конституировании идентичности субъекта - отсюда такое внимание «теоретиков культурных исследований» к воображаемым, символическим отношениям, которые определенным образом репрезентируют реальные условия жизнедеятельности индивидов (что на уровне методологии выражается в эксплицитном интересе к семиотике). Относительная автономность надстройки объясняется прежде всего тем, что идеология - это не статическая совокупность идей, непосредственно отражающих положение дел в материальной жизни, это динамическая социальная практика.

Теоретики "культурных исследований" принимают факт идеологической природы культуры как данность и интерпретируют её функционирование как процесс формирования символической сетки, которую она набрасывает на действительность. Идеология невидима потому, что она конституируется в самых что ни на есть привычных средствах коммуникации и формах повседневной жизни - прежде всего, в языке. Вне идеологии культуры не существует . То, что в «реальности» - на уровне материальных отношений по производству, распределению и производству материальных благ - принимает форму политической и экономической борьбы, в сфере культуры обретает единственно возможную форму - борьбы за легитимацию доминирующих значений, то есть той самой идеологически скорректированной картины мира.

Вопреки претензии на универсальность господствующая идеология и то мировидение, которая она предлагает, с необходимостью являются узкими и избирательными. Поэтому одновременно в обществе существуют практики, которые доминирующая система отрицает или исключает из сферы «культуры». Такие практики воплощают собой значения и ценности, свойственные индивидам и социальным группам (при этом речь не идет только о группах, консолидированных по классовому признаку), чья позиция в общественном целом является маргинальной и бесправной. Наличие таких групп самого происхождения и масштаба (субкультуры городской молодёжи, группировки «фанов», гомосексуалы, эмигранты) позволяет говорить о постоянном присутствии в обществе напряжения и противоречий между основной системами практик, значений и ценностей и множеством маргинальных.

Итак, культура в парадигме «культурных исследований» мыслится как процесс, «праксис», нечто подвижное и быстро трансформирующееся, где имеет место множественность детерминаций, среди которых трудно отделить ситуативные, сиюминутные факторы влияния (fresh determinations) от проявлений долговременных отношений и ценностей. Культура с большой буквы уступила место множественным, частным, исторически и социально определенным культурам. Культура - не едина и гомогенна, а дифференцирована, основана на принципе различия. Если это и единство, то сложное (“единство-в-различии”, “артикулированная целостность”) .

Такова в общих чертах та концепция культуры, которая получила название Cultural Studies - парадигма, ставшая весьма влиятельной еще в 60-е гг., но остававшаяся до известного момента (при всем своем демократическом потенциале) удивительно безразличной к проблеме гендерного различия и полового неравенства, пока кто-то наконец не задался вопросом: «А как насчет женщин?»

Women Take Issue : феминизм, марксизм и культурные исследования

Как отмечает Лоуренс Гроссберг, трудно представить себе сегодня "культурные исследования" , которые не были бы постфеминистскими - не в том смысле, что они пошли гораздо дальше феминизма, а в том, что они остаются открытыми радикальной критике и последствиям феминистской теории и политики» . Однако, многие исследователи продолжают задаваться вопросом о том, почему гендерная тематика далеко не сразу была включена в круг вопросов, исследовавшихся бирмингемскими теоретиками. Группа женских исследований была создана при Центре лишь в начале 70-х гг., а первой серьезной публикацией, ознаменовавшей начало диалога между двумя традициями, стала книга под красноречивым названием «Женщины не согласны» .

Казалось бы, налицо общность интересов, идеологическая близость и сходство исследовательских стратегий обоих направлений. Оба направления тесно связаны с политическим и социальным контекстами, существующими вне академии. Оба занимают критическую позицию по отношению к академической атмосфере и обоим утверждение в стенах университетов далось нелегко. Благодаря им многие из ранее не исследовавшихся маргинальных или банальных на первый взгляд проблем впервые привлекли к себе внимание теоретиков с последующей разработкой соответствующих методов анализа: исследование домашней работы, популярные культурные формы, телевидение, «бульварное чтиво». Оба направления были заинтересованы в том, чтобы «молчащие» угнетенные социальные группы были услышаны (в одном случае, речь идет об изучении культуры рабочего класса или эмигрантов, а в другом - об исследовании форм систематического подавления женщин в патриархальном социуме).

«Личное есть политическое»: знаменитый слоган, отражавший настойчивое стремление феминизма порвать с традиционным делением на «объективное» и «субъективное», частное и публичное и обосновать значимость личного опыта (как в политической, так и в теоретической практике) мог бы с равной степенью убежденности прозвучать из уст любого бирмингемского теоретика. Анн Грей, возглавляющая ныне факультет социологии и культурных исследований в Бирмингеме, считает, что и изучение «способов бытия» непризнанных субординированных групп в стенах академии, и стремление преодолеть ригидность дисциплинарных границ, и многие другие факторы конституировали политические и теоретические интересы обоих направлений .

Возможно, причину их временной дистанцированности следует усматривать в определенной несовместимости или, по крайней мере, в противоречиях, существующих и по сей день между феминизмом и марксизмом. “Классовый редукционизм” и бессознательно-патриархатный характер ранних текстов бирмингемских “отцов-основателей” (Хогарт-Уильямс) стали тем барьером, который удалось преодолеть далеко не сразу.

История отношений между феминизмом и марксизмом (в том числе на ранних этапах формирования советского строя) также дает повод для подобных размышлений. С самого начала (например, с момента подъема большевистского движения в дореволюционной России) женское движение и его идейные основания не имели самостоятельного значения для идеологов марксизма: отрицалось прежде всего то, что придает отношению полов их социальный проблемный статус. Отношение полов имплицитно полагалось как естественное, данное природой и, таким образом, значимое как до- и вне-политическое. Ранний марксизм, ставивший культуру (как часть надстройки) в зависимость от базисных явлений, в принципе не был заинтересован в проблематизации культурных факторов, обусловливающих существующую дискриминацию полов и натурализацию женской «дефектности». И до, и после Октябрьской революции марксистские идеологи и в СССР, и на Западе считали, что положение женщины в обществе должно служить мерой всеобщей эмансипации (на этом настаивал еще Фурье), однако решение «женского вопроса» являлось лишь признаком и сопутствующим фактором более глобальных перемен. Одновременно дискриминация женщин считалась показателем общих условий социального неравенства: система собственности на средства производства, противоречия между трудом и капиталом, эксплуатация пролетариата. «Посредством революционного изменения этой, основанной на экономическом строе системы и, соответственно, посредством прекращения эксплуатации пролетариата в социалистическом обществе должно было осуществиться и решение проблемы взаимоотношений полов – вторичной, относящейся к основной проблеме как следствие и частный случай, как неосновное противоречие к основному противоречию» . Феминистская политическая теория сложилась именно благодаря (точнее вопреки) систематическому отрицанию всеми другими социальными теориями полового различия как различия фундаментального и универсального. В полемике с марксизмом выяснилось, что пол, или половая принадлежность является категорией, релевантной для любой общественной формации. «Категория пола функционирует: 1) как критерий разделения общественного труда; 2) как критерий исключения или, соответственно, включения в определенные функции, роли и сферы деятельности и, наконец; 3) как критерий распределения всех видов возможностей и ресурсов (господства, власти и богатства)» .

Стало очевидным так же и то, что конкретное восприятие формы асимметрии в иерархии между полами отличается от эпохи к эпохе, от культуры к культуре, от класса к классу, однако само существование такой иерархии остается неизменным. Вот почему феминистки выступали и выступают против так называемого «классового универсализма» марксистского анализа общества, иначе говоря – против экономического или «классового редукционизма». Кстати, негативное восприятие феминизма в нашей стране, помимо других причин, в том числе обусловлено и неготовностью преодолеть тот самый «классовый универсализм» (при внешней декларации отказа от марксизма как идеологии), благодаря которому категория пола все еще рассматривается как нечто незначительное, вторичное, подчиненное, а «женский вопрос» в результате частых манипуляций и симуляций со стороны правящих режимов приобрел негативно-уничижительный смысл.

Так или иначе, но в 70-х гг. взаимное движение навстречу пошло на пользу обеим традициям, и феминизм попал в очень благодатную среду, соединившись с "культурными исследованиями" - прежде всего потому, что культура здесь понималась как практика, притом практика политическая . “ Feminism found a welcome home ”, несмотря на определенное сопротивление со стороны исследователей-мужчин, занимавшихся культурой рабочего класса на ранних этапах . Феминизм расставил новые акценты в интеллектуальной деятельности “левых”, предложил иные объекты для анализа и заставил пересмотреть прежние, отражавшие доминирование мужских интересов. Например, если ранее речь шла о гегемонии и доминирующей идеологии идеологии и ставился вопрос об их тесной связи с культурными институтами - семья, школа и т.д., то феминистки указали на то, что школа и семья не представляют собой гомогенные целостности, подчиняющиеся лишь классовым стратификациям, они основаны так же на разделении труда между мужским и женским полом, их цель - это производство и воспроизводство сексуальных различий, социальных ролей, идентичностей, которые прежде всего делятся на мужские и женские. Культурные, государственные институты являются и капиталистическими, и патриархальными одновременно - это тесно взаимосвязанные аспекты одного и того же (Мишель Фуко в своих работах показал, как конфигурация властных отношений и изменение социальных формаций сопровождались изменением в процессах формирования идентичности пола и дискурса о сексе). Так что изучение воздействия идеологии и механизмов насилия над личностью никак не может быть изолировано от анализа форм угнетения и насилия в сексуальной сфере и в семье. Не случайно созданная при Центре Группа женских исследований направила свои усилия на изучение таких проблем как: влияние школьного и детсадовского воспитания на формирование фемининной идентичности у девочек; связь школы и дома, особенности оплачиваемого и неоплачиваемого женского труда по дому, обращение женщин к услугам врачей, анализ репрезентаций пола в масс медиа и литературе, а также в политике и в системе власти; кросс-культурная проблематика пола и расы, отношение женщин и детей к радио и телевидению, способы проведения ими свободного времени.

Speaking the Self : проговаривание Себя и представление Другого

Еще одним немаловажным основанием для сближения феминизма и культурных исследований стала тема «документирования опыта». С самого начала эти исследования были нацелены на то, чтобы запечатлеть скрытые от глаз общества жизненные миры и рассказать «различные истории», выявить частные и предельно конкретные аспекты культурного процесса. Категория «опыта» является центральной для обоих направлений, ибо позволяет учитывать в исследовании различные точки зрения, и тем самым открывать множественность культуры, ее полифоничность и гетерогенность. Необходимо знать, как люди воспринимают и каким образом выражают опыт своего существования при определенных обстоятельствах, на которые налагают отпечаток различные социальные и культурные факторы.

Категория личного опыта исследователя и исследуемого и репрезентация этого опыта в академическом дискурсе (отличительной особенностью которого является попытка стереть следы субъективности в научном тексте) в какой-то момент стала чуть ли не доминирующей темой в культурных исследованиях. Тем более, что привлечение нетрадиционных источников (например, женские автобиографии), обращение к междисциплинарным.методам (текстуальный анализ, этнометодология, визуальная антропология) в определенной мере бросало вызов университетским нормам научного исследования с их дисциплинарными и андроцентричными установками. Кроме того, как оказалось, для студентов, изучающих "культурные исследования" , зачастую самое важное - это как раз тот способ, каким теории могут помочь им понять собственный опыт, и в этом им стремились помочь их преподаватели, будучи убеждены в том, что культурные исследования – это больше, чем теория.

Еще Ричард Хоггарт и Раймонд Уильямс, анализируя современную им британскую культуру, стремились в то же время к артикуляции своего опыта пребывания «по краям» или на границе двух различных миров, к которым они по происхождению и по профессиональной деятельности имели самое непосредственное отношение. Ведущие теоретики, такие как Стюарт Холл и Лоуренс Гроссберг, доказали, что "культурные исследования" во многом опираются на осмысление собственного опыта существования в культуре - «маргинальное Я» Стюарта Холла как интеллектуала и как представителя диаспорической интеллигенции ныне является очень влиятельным в культурной теории. Феминистский теоретик Элспит Пробин усматривает большую трудность в том, чтобы начать говорить от имени самих себя, с точки зрения личного опыта и личного участия. Как и многие другие, она полагает необходимым включение автобиографического в культурную теорию, концептуализацию личного опыта, но это подразумевает решение проблемы соотношения субъективности и текстуальности. Рост влияния структурализма, а затем и постструктурализма в культурных исследованиях поставил перед исследователями очень серьезный вопрос о соотношении теории и практики, опыта и его текстуального оформления. Вот как эту проблему формулирует Стюарт Холл: если в культурализме опыт – территория «проживания», - являлся основой - пространством пересечения сознания и материальных условий, то структурализм настаивал на том, что опыт, по определению, не может быть основанием ни для какой теории, ибо мы мы живем и познаем условия своего бытия внутри и посредством категорий, классификаций и детерминаций культуры. В этом контексте основная цель постструктуралистов (они относятся к такой позиции как дискурсивному стриптизу) выглядит как попытка выбить почву из под-ног у любого, кто хотел бы « проговорить себя». Не случайно избыточное обращение к Себе и выдвижение опыта на первый план у Уильямса (который стремился понять, как его собственный опыт влияет на интерпретацию социального текста) для многих было шокирующим: иногда такая позиция производила впечатление наивной непосредственности .

Может показаться, что отсылка к личному опыту в своей основе является попыткой закрыть глаза на идеологическую детерминацию обыденности и «здравого смысла» или подмену опыта теорией, ибо между самим опытом и высказыванием о нем находится текст, а где текст, там и идеология. Однако эмпирические исследования феминисток показали, что пережитый людьми опыт не является гендерно нейтральным: гендер является конститутивным элементом опыта. Вот почему феминистские теоретики уделяют особое внимание обоснованию эпистемологического базиса, посредством которого может быть разработана теоретическая основа для артикуляции опыта. Проблематизация категории опыта начинается с простых, но принципиальных вопросов: кто является «познающим субъектом»; что мы можем знать; каковы отношения между исследователем и предметом ее/его изучения; с какой целью достигается то или иное знание; кто может знать, что, о ком, посредством чего и ради какой цели? После решения этих вопросов возникает целая серия новых вопросов, связанных с осмыслением опыта: как полученный «опыт» используется, на какой статус он может рассчитывать и какие способы интерпретации при этом задействованы, какова роль «рефлексивного исследователя» - оказывает ли он воздействие на изучаемый им предмет (социальную группу); каковы культурные различия между исследующим и исследуемым; как между ними устанавливаются властные отношения; каковы условия производства знания – в том числе какова роль академии и традиции, стоящих за исследователем . Понятие опыта, которое, по идее, должно быть первейшей очевидностью женского существования в культуре, в действительности нуждается в теоретическом прояснении с точки зрения социальной и политической контекстуализации и потому остается проблематичным. Исследования 80-90-х гг. показали, что опыт является социально сконструированным и социально детерминированным.

Одним из часто встречающихся упреков в адрес феминисток, вовлеченных в «культурные исследования”, является обвинение в «недостатке теоретичности», в «культурном эмпиризме»: вместо феноменологии, психоанализа или символического интеракционизма гендерные теоретики в большей степени ориентируются на качественные методы этнографии, используя такие источники как свидетельства, (авто)биографии, жизненные истории. Осознанное предпочтение эмпирических методов теоретическим моделям выступает как следствие эпистемологических сомнений, порожденных осознанием того, что «неуловимая» реальность сопротивляется интеллектуальным схемам исследователя. В какой-то момент выяснилось, что «какими бы убедительными и универсальными нам ни казались теоретические доводы, касающиеся формирования субъекта, они оказываются не в состоянии охватить реальные, теплые, материальные, движущиеся и действующие тела в реальных обстоятельствах» . Более того, теоретик-медиатор, репрезентируя в научном дискурсе жизненные миры изучаемых им людей, стремясь к тому, чтобы сохранить их аутентичность и своеобразие, постоянно рискует совершить определенное насилие над используемым материалом в процессе ре-презентации - подобно тому, как масс медиа, проводя точку зрения белого среднего класса, вольно или невольно иронизируют над репрезентируемой социальной группой (находящейся на более низкой ступеньке в социальной иерархии) или демонизируют ее (вследствие непонимания или неприятия иного образа жизни).

Этнографические методы, и в целом позиция культурного антрополога , как исследователя, способного встать на точку зрения Другого, уместны здесь прежде всего в силу особого «гуманизма» культурной антропологии, ее стремления к непредвзятости, к избеганию морализаторского (евроцентристского к тому же) тона, внимания к деталям и конкретике иного способа проживания и чувствования. Кроме того, антропологи, проводя в полевых исследованиях по много лет, использовали свой личный опыт проживания вместе с изучаемым народом, в качестве отправной точки для теоретического исследования.

Диалектика Я и Другого, опыта и рефлексии, исследователя и исследуемого, реальности и репрезентации с особой интенсивностью проявилась в постколониальных феминистских теориях, для которых вопрос о том, как представлен опыт существования женщины из страны «третьего мира» в западных теориях (в том числе – феминистских) остается болезненно актуальным. Проблема ре-презентации в политическом аспекте - как представления интересов разных социальных групп посредством передачи их делегату своего права голоса - заключается в вопросе о том, кто говорит и от чьего имени. Даже если в политическом плане создание воображаемого сообщества «мы» оправдано, то в теоретическом и этическом отношении это выглядит иначе - монолитное «мы» распадается на множество гетерогенных и автономных (познающих и действующих) субъектов, имеющих свою точку зрения на обсуждаемую проблему . Особенно проблематично в этой ситуации выглядят интеллектуалы: к кому обращены их голоса и от имени кого они говорят? Могут ли белые феминистки выступать от имени всех женщин, включая чернокожих и лесбиянок, могут ли западные феминистки выражать точку зрения феминисток из “третьих стран», могут ли теоретики-мужчины высказывать свое мнение от лица всех теоретиков, включая женщин? Процесс колонизации описывается феминистскими теоретиками как «присвоение» речи с целью репрезентации интересов Другого. Очень часто право говорить от лица репрессированных социальных групп присваивают себе белые либеральные феминисты («матронаж»). Не случайно Гайатри Спивак высказывает мысль о «двойной колонизации» женщин из стран «третьего мира», которые испытывают на себе гнет двойного давления – имперского и патриархального, и оказываются лишены представительствовать за самих себя, выступая в роли объективированных Других.

Феминистские исследования массовой культуры и визуальных репрезентаций

Понятие репрезентации является, пожалуй, ключевым как для парадигмы «культурных исследований», так и для феминистской критики. В то же время это – один из наиболее проблематичных в плане определения терминов. По мнению Гайятри Спивак, «репрезентация» имеет два основных смысла: 1) как «говорение за кого-либо», представление чьих-либо интересов (speaking for) в политике; 2) ре-презентация в искусстве или философии (как представление чего-либо существующего другими средствами) . Стюарт Холл считает возможным редуцировать все многообразие культурологических подходов в решении этой проблемы к трем основным моделям интерпретации - отражательной (миметической), интенциональной и конструктивистской (включающей семиотический и дискурсивный подходы). Холл определяет репрезентацию как процесс, посредством которого субъектов культуры используют язык (любую систему знаков) для производства значений. Объекты репрезентации не обладают смыслом сами по себе, он рождается в процессе интерпретации и коммуникации, кодирования и декодирования текстов и зависят от культурного контекста .

Ранняя феминистская критика имплицитно опиралась на «миметическую» модель, тогда как современные исследования визуальных репрезентаций апеллируют к семиотике и теории дискурса. Так, в 70-х гг. феминистские теоретики занимались, в основном, разоблачением сексистских образов и стереотипов репрезентации женщины в массовой культуре. В этих работах гендер как таковой не был еще проблематизирован; речь шла лишь о неравенстве в репрезентации, а не о сложных процессах производства и потребления культурных репрезентаций. Этот подход (так называемый images of women approach) основывался на представлении о симметричных отношениях между образами и социальными отношениями: сексистские образы «отражают» сексистские практики культуры. Предполагалось, что изменение этих образов повлияет позитивно на реальные социальные отношения. Медиа выступают в этой интерпретации как зеркало социальной реальности , а модель социализации, предлагаемая данным подходом, виделась как процесс усвоения сексистcких стереотипов, предлагаемых масс медиа, и вычитывания из них ясного и непротиворечивого, хотя и искаженного, смысла . Образ «нечто» означает, и это «нечто» усваивается зрителем. Роль реципиента в конструировании смысла получаемого сообщения, равно как и разновидности аудитории в этом анализе не учитывались. Исследователи, работающие в этой парадигме, усовершенствовали количественные методы анализа (например, контент-анализ или анкетирование), занимаясь в основном описательной работой и призывая к равноправному способу репрезентации полов в дискурсе масс медиа и других культурных практик - нужно всего лишь показать женщин «такими, какие они есть на самом деле».

«Женская мистика» Бетти Фридан (1963) , «Евнух в женском обличье» Жермены Грин (1971), «Женское сознание, мужской мир» Шейлы Роуботам (1973) – эти и многие другие тексты этого периода продемонстрировали озабоченность их авторов существуюшим репертуаром образов фемининности, способами репрезентации женщин в нашей культуре, но все они были написаны еще в духе «реалистической» парадигмы, то есть опирались на сопоставление реальных женщин, или реальности жизни женщины, с изучаемыми образами . В отношении способов репрезентации женщин в популярной культуре доминирующей являлась мысль о « символической аннигиляции женщины » - о том, что культурное производство и репрезентации в масс медиа игнорируют, исключают, маргинализируют или тривиализируют женщин и их интересы. То есть либо женщины отсутствуют, либо представлены стереотипным образом – как сексуальный объект или как домохозяйка. В лучшем случае (если речь идет о незамужних женщинах) женщины представлены в масс медиа как исполнительницы традиционных “женских” видов работы – секретари, няньки, стюардессы и т.п. Они, как правило, молоды и красивы, но не слишком хорошо образованы . В то же время мужчины представлены во всем разнообразии их социальных ролей и занятий. В итоге если мужчина – врач, то женщина – медсестра; если он – юрист, она – секретарь, если он – бизнесмен и работает на фирме, то она – продавщица в магазине. Тем самым оказывается, что масс медиа служат цели закрепления традиционных (патриархальных) ролей женщины как жены, матери и домохозяйки, то есть действуют как a генты социализации.

Эти подходы со временем начали подвергаться серьезной критике. Подлинно гендерный анализ репрезентации начался тогда, когда вместо «женских образов» исследователи обратились к изучению «женщины как образа». «Интерес к позиции женщины в повествовании и в отдельных жанрах, внимание к способам, посредством которых патриархальное общество не только структурирует содержание, но обусловливает сам способ видения, акцент на сконструированности и порожденности образов – все это способствовало становлению деконструктивистского анализа текстов СМИ». Если следовать мнению Терезы де Лауретис о том, что гендер может быть помыслен как продукт различных социальных технологий (таких как кинематограф) и институциализированных дискурсов, эпистемологий и критических практик, так же как практик повседневных, то медиа, таким образом, являются наиболее эффективными технологиями гендера - приспосабливающими, модифицирующими, реконструирующими и производящими культурные представления о половом различии .

Постепенно изменилось и понимание «природы» стереотипов в сторону усложения их интерпретации. Например, представление о Мадонне как стереотипном образе объективированной женщины вряд ли помогает нам понять сложные реакции молодых девушек, для которых их кумир представляет означающее их собственной зарождающейся сексуальности. Большинство стереотипов возникает благодаря натурализации отдельных черт, характеризующих ту или иную группу. Их действие основано на том, что общество разделяет определенные установки, которые обычно характеризуются как «здравый смысл». Стереотипы глубоко укоренены в структурах подавления и господства, и они становятся предписаниями поведения и способами социального контроля.

Хотя стереотипы, действительно, существуют в масс медиа, для нас более важно понять, каким образом мы приходим к выводу о том, что те или иные репрезентации или образы стереотипны. Кто имеет право утверждать, что данный образ стереотипен, а другой представляет собой более «реалистичное» изображение? Стереотипы изменяются и мутируют, они возникают в разное время и в различных культурных контекстах. Так, Мадонна успешно эксплуатировала имидж «белокурой секс-бомбы» , однако, пародируя образ Мэрилин Монро из фильма «Джентльмены предпочитают блондинок» в своем видеоклипе « Material Girl », она использовала стереотип, одновременно разрушая его . Стереотипы не даны раз и навсегда, они представляют собой подвижные и оспариваемые смыслы, будучи результатом взаимодействия процессов производства и прочтения. Предположение о том, что образы «прозрачны», игнорирует социальный контекст производства образов, роль зрителя в порождении значения и специфику используемого медиума.

По мнению Джекки Байерс, «репрезентация не является отражением; это, скорее, активный процесс отбора и представления, структурирования и формирования, это процесс наделения чего-либо смыслом» . Переосмысление категории репрезентации потребовало обращения к новым методам и объектам анализа – тем, которые позволили бы понять, как культурные репрезентации порождают саму категорию «женщина» и тем самым (вос)производят гендерное различие или утверждают господствующий порядок в гендерных отношениях. Переход от выявления и критики стереотипов к изучению смыслопорождающих механизмов репрезентации основан на представлении о том, что культурный концепт «женщина» конструируется внутри и посредством образов, а не является чем-то предшествующим, предзаданным, существующим до представления. Это убеждение разделяется почти всеми постфеминистскими теоретиками, начиная с Джудит Батлер, утверждающей, что «гендер» является «перформативным» по самой своей сути: гендерная идентичность (точнее было бы сказать, идентичности) конструируется и утверждает себя в самом акте представления, а не выражает некую внутреннюю, предшествующую говорению и появлению сущность. Теоретики, порвавшие с «реалистической» парадигмой, показали, что то, что мы обычно подразумеваем под «реальными» женщинами, есть в свою очередь результат воздействия экранных образов женщин.Оказалось, что вне репрезентации мы оказываемся вообще не способными определить, что такое женщина.

Таким образом, центральным моментом в парадигме «означивания» в "культурных исследованиях" стал тезис о сконструированности смыслов. Если же изображения женщин более не рассматриваются как простые отражения (искаженные по злому умыслу доминирующей идеологии) «реальных» женщин, то это значит, что необходимо состредоточиться на анализе того, как репрезентации конструируют гендер и, в частности, исследовать этот процесс в средствах массовой информации. О каких именно видах и жанрах репрезентации, ответственных за создание моделей гендерной субъективности, может идти речь?

Если традиционная левая критика массовых коммуникаций была направлена на разоблачение классового угнетения в публичной и производственной сфере (пространства больших заводов, фабрик, формы контроля и подавления в других социальных и политических контекстах), то феминистская критика обратилась к критике и изучению повседневности приватного пространства, исходя из того, что существующее отношение к приватной сфере (и, соответственно, к женщине) отражается и в иерархии телевизионных жанров, и в содержании передач, и даже в самом подходе к телевизионному программированию. Следуя лозунгу о том, что «личное есть политическое», в начале 70-х гг. феминистские исследования медиа повернулись от изучения новостей («мужского жанра») к исследованию «мыльных опер», справедливо полагая, что именно дома, в семейном, интимном кругу совершается и воспроизводится подавление женщины, и потому конструирование этой жизни в СМИ и репрезентация личной жизни на экране становится наиболее важным объектом исследования» . Имеет значение так же и общественное отношение к сериалам – случайна ли ассоциация «женский жанр» - это нечто банальное, тривиальное, не стоящее внимания , находящееся на низшей ступени эстетической иерархии, лишенное социального престижа? История культуры дает нам немало примеров тому, что как только определенная культурная практика в глазах общественного мнения получала статус «женского занятия», то ее символический статус немедленно понижался (так случилось, например, с цветочными натюрмортами или с орнаментальной вышивкой).

Следует отметить, что в рамках феминистских рецептивных исследований сосуществуют совершенно различные по своей методологической ориентации подходы - социологические, психоаналитические, семиотические, Принципиальным основанием для расхождения является разграничение между «аудиторией» (как реальной группой людей из плоти и крови, сидящих у экранов телевизоров) и «зрителем-реципиентом» (речь идет о позиции субъекта, конструируемого текстом). На методологическом уровне это различие формулируется так: должны ли феминистские теоретики исследовать «аудиторию» (и тем самым заниматься эмпирическим изучением процессов потребления, опираясь на социологические данные) или же более плодотворным является обращение к текстуальному анализу, позволяющему увидеть как образ аудитории, равно как и возможные способы рецепции, формируются и предвосхищаются самим текстом? Семиотика и психоанализ, будучи индифферентными в отношении эмпирического зрителя, базировались в основном на методе текстуального анализа, что не могло не вызвать определенных сомнений: преувеличение роли «подразумеваемого» читателя может сделать реальных женщин из зрительской аудитории «невидимыми». Поэтому исследователи, которых интересует в большей мере изучение «социальной аудитории», обращаются к этнографическим методам интервьюирования, чтобы понять, как именно потребляют и интерпретируют женщины те репрезентации, которые им предлагаются. Очень важным направлением исследований аудитории является также обращение к историческим методам реконструкции – так называемая «историческая рецепция», которая опирается на изучение исторических источников, газетной критики, зрительских писем к актерам и в газеты, информации о производстве фильмов или других продуктов вместе с другими источниками.

Психоаналитическая интерпретация позиции женщины-зрителя восходит к знаменитому эссе Лауры Малви «Визуальное удовольствие и нарративный кинематограф» (1975) , исходный тезис которого состоял в том, что фильмическая форма структурирована бессознательным патриархального общества, и что женщине как зрителю всегда навязывались правила “чужой” игры - получение мужского типа удовольствия - например, вуайеристского по своей природе удовольствия от рассматривания женского тела. Вслед за Лаканом и Ж.-Л.Бодри, Малви утверждала, что «видение» является инстанцией формирования идентичности субъекта посредством зрительных практик, что идеология участвует в формировании субъективности индивида на уровне бессознательного - и именно так женщина-зритель, посредством заимствования «мужского взгляда», принимает ту идеологию патриархального социума, которая ей навязывается. Критики Малви задавались, в свою очередь, вопросом: должны ли мы отвергнуть весь «патриархальный» кинематограф вместе с доминирующим в нем монолитным мужским взглядом как абсолютно не приемлемые для женщины-зрителя, выступающей таким образом в качестве отсутствующего или мазохистского реципиента? И хотя в целом эта пессимистическая точка зрения была в конечном счете преодолена, основные проблемы остаются - власть (взгляда в том числе) и формы ускользания от нее, практики доминирования и сопротивления , субъективации и разрушения .

Реабилитация женского типа визуального наслаждения и активности реципиента-женщины возможна благодаря практике « reading against the grain »: фильмы или телевизионные шоу «читаются» посредством установления разрывов или пропусков в наррации с тем, чтобы выявить внутренние противоречия и дать такую интерпретацию фильма, которая бы опровергала доминирующее прочтение фильма, так же как идею о его когеретности и «закрытости» . Феминистские теоретики так же склонны считать, что что существует несоответствие между идеологическим желанием поставить женщину «на ее место» в конце фильма и действительной структурой повествования, которая сопротивляется «разрешению» конфликта. Подобные исследования позволяют перечитать многие популярные тексты, которые ранее интерпретировались как образцы патриархатной репрезентации, и надеяться на то, что женщины-зрительницы все-таки способны испытывать удовольствие вопреки доминирующему мужскому взгляду .

Этнографическая методология феминистского исследования визуальной культуры стремится избегать и эмпиризма исследований массовой коммуникации, и антиисторизма психоаналитической теории, и релятивизма литературной критики. Она акцентирует интерактивную природу процесса восприятия, учитывая, что значение обусловлено не только самим текстом, но и специфическим социальным контекстом его восприятия . Такие методы как интервью, включенное наблюдение, фокус-группы, историческая контекстуализация используются для обнаружения различных стратегий чтения. Первостепенным является вопрос о том, «что люди делают с текстом в реальном окружающем их мире?»

При участии теоретиков "культурных исследований" постепенно была преодолена не только точка зрения на природу женского взгляда, согласно которому женщина-зритель виктимизируется в мире мужского доминирования; произошло так же переосмысление и природы значения, которое не столько присутствует в самом тексте, сколько активно конструируется воспринимающими субъектами в определенном социальном контексте, то есть располагается, скорее, в пространстве между текстом и его реципиентом. Это не освобождает нас, однако, от изучения тех институциональных и репрезентативных ограничений, которые связаны с гендерно определенным опытом потребления и создания культурных артефактов. Женщины не являются пассивными реципиентами, но они так же и не являются целиком свободными в своем праве вычитывать нечто в тексте. Горькая истина состоит в том, что большинство из нас все еще продолжает «читать» образы массовой культуры согласно кодам патриархального социума.

Не случайно для многих исследователей по-прежнему актуален вопрос о «политической результативности» совершаемой ими «подрывной» работы по интерпретации предлагаемых массовой культурой образов, о том, способна ли интеллектуальная критика эффективно влиять на окружающую нас действительность. «Переговорный процесс» (negotiations) между теоретиками "культурных исследований" реализуется на нескольких уровнях одновременно: критическая деятельность феминистов принуждает институты масс медиа создавать более сложные образы на экране; критики предлагают различные интерпретации одного и то же артефакта; зрители в соответствии со своим культурным капиталом и социальными условиями активно вычитывают из предлагаемых им репрезентаций нечто свое. Любая критика масс медиа должна исходить из того, как женщины используют эти образы в своей повседневной жизни.

Таким образом, феминистские "культурные исследования" перешли от документирования негативных или стереотипных репрезентаций женщин к исследованию множественности значений и выявлению различных интерпретативных возможностей. Патриархатные репрезентации больше не являются примерами монолитной силы, которая воспроизводит самое себя почти автоматически и потребляется соответственно.

Глобальный феминизм как агент "культурных исследований" в Восточной Европе

На фоне отсутствия сколько-нибудь значимого интереса пост-советских теоретиков к "культурным исследованиям" как особой теоретической парадигме мы могли наблюдать в течение последних десяти лет огромный интерес и активное развитие гендерных исследований на пост-коммунистическом пространстве, выступающих в данном контексте как одна из теорий, конституирующих теоретическое и политическое ядро "культурных исследований" - с этой характеристикой можно не соглашаться, однако вследствие органичной интеграции в эту парадигму гендерные исследования выступают в качестве полномочного ее представителя в наших условиях.

«Неожиданно» обозначившись на рубеже 80-90-х гг. в постсоветской социологии и философии, феминистская критика сумела отчасти заполнить ту культурную и интеллектуальную лакуну, связанную с отсутствием развернутых исследований сексуальности и пола, которая долгое время существовала незамеченной и сравнительно недавно обнаружилась в нашем научном и академическом пространстве. Рост популярности феминистских идей в постсоветском пространстве стал возможным вследствие кризиса и последующего распадения «советской» версии марксизма в гуманитарных науках. В ситуации радикального отказа от марксистско-ленинской догматики и ключевого в ее рамках инструмента стратификации социума – понятия «класс», в начале 90-х гг. постсоветская академическая наука оказалась довольно восприимчивой к иным теориям, иным дискурсивным практикам (не вдаваясь в их перечисление, скажем лишь, что феминизм, несомненно, входит в их число). Учитывая поразительную нечувствительность прежнего советского обществознания (а равно и советской модели общественных отношений) к проблеме пола - на фоне фетишизированной категории классового различия, - предлагаемые феминизмом модели критики социальных устоев патриархального общества (будь то западные демократии или тоталитарные режимы бывшего соцлагеря) и парадигмы идентификации с точки зрения полового различия (гораздо более фундаментального в генетическом плане, нежели все другие культурные и социальные различия в западной культуре) выглядят как чрезвычайно актуальные в сложившихся условиях стратегии исследования социально-культурных феноменов.

В какой-то момент стало очевидным, что ключевое для марксизма-ленинизма понятие «класса» в современной интеллектуальной ситуации не может считаться основной категорией, объясняющей и формы социальной стратификации, и феномен идентичности: социальная реальность как развитых капиталистических, так и транзитивных обществ не вписывается в классическую и единственно значимую для марксизма дихотомию пролетариата и буржуазии (или шире – двух антагонистических классов). Ресльность с точки зрения современных подходов оказывается пересечением множества факторов и различий – этнических, национальных, половых и классовых в том числе. В этом же русле и идентичность мыслится как результат сложного взаимодействия нескольких составляющих: класс, этнос, пол.

Кроме того, марксизм, описывая «классовое» самосознание, по сути предполагал возможность коллективной идентичности, а современное состояние нашего общества может быть охарактеризовано как ситуация конфликта коллективных идентичностей: если таковая и имела место, то ныне коллективная идентичность советского народа полностью разрушена, а новая “коллективная” идентичность не может сложиться в период диссоциации любых социальных общностей и кризиса прежде доминировавшей идеологии. Таким образом, именно эта множественность процессов идентификации и постулирование их деколлективизации ускользает от марксистского анализа, но попадает в поле внимания постфеминистских концепций.

Что дает нам основания рассматривать феминизм и гендерные исследования в целом в качестве наиболее активного агента продвижения идеологии "культурных исследований" в восточно-европейских университетах? Фактически гендерные исследования существуют параллельно академической культурологии, однако через разработку проблематики «гендер и культура» на языке современной феминистской теории уже свершилась своего рода «культурная революция» - то есть интервенция в область культурной политики и культурной теории. Именно в рамках гендерных исследований мы получили возможность познакомиться с целым рядом других равнозначимых теоретических направлений, идеология которых близка по пафосу феминизму и проблематика которых ранее получила свое развитие в рамках гендерной теории (постколониализм и "культурные исследования" в первую очередь). Знакомство с различными версиями феминизма (которые уже обретают собственную историю в восточно-европейском контексте) дает нам представление о том, какие дискуссии велись между феминистами и их интеллектуальными соперниками (к числу которых до определенного момента можно было отнести и «культурные исследования» в силу их марксистской ориентации) в 60х, 70-х, 80-х и 90-х гг. Одной из таких плодотворных дискуссий, безусловно, являлась полемика с марксизмом.

Гендерные исследования в этой части света прижились не в последнюю очередь благодаря тому, что предлагали способ исцеления от идеологии классового детерминизма. Именно с феминизмом пришло понимание того, что классовая принадлежность является не единственной осью напряжения и социального конфликта. Как только выяснилось, что пол настолько же важен, насколько и класс, принципы инаковости, множественности и толерантности начали постепенно утверждаться в общественном сознании. Может быть в силу определенных исторических обстоятельств (изживание травмы марксизма-ленинизма и последствий социализма) не культурные исследования в целом, а именно их феминистская версия оказалась для нас более привлекательной.

Кроме того, гендерные исследования явились реальным междисциплинарным проектом, открывшим нам новую проблематику, точнее новый, свежий взгляд на старые проблемы и обозначивший иные перспективы. И, наконец, именно гендерные исследования являются пока той единственной возможностью, которая позволяет сочетать академические интересы с политическими убеждениями и личным опытом, благодаря им “способ проживания» в этой культуре может быть не только концептуально осмыслен, но и изменен посредством неутомимой критики ее устоев.

• Текст опубликован в: Введение в гендерные исследования. Часть 1: Учебное пособие. (ХЦГИ, Санкт-Петербург: Алетейя, 2001), Сс.427 – 464.
• Суть эссенциалистской точки зрения на проблему пола состоит в тезисе о том, что половая дифференциация, проявляющая себя на всех уровнях социальных отношений, обусловлена изначальным биологическим различием мужчины и женщины. В то время как культурный релятивизм (или конструктивизм) настаивает на том, что даже с учетом биологических различий между полами основное значение имеет процесс социального конструирования сексуальности и полового различия.
• Следует отметить, что споры по поводу использования термина «гендер» не прекращаются как у нас в стране, так и за рубежом. Несмотря на очевидное методологическое преимущество этой категории, политические последствия ее применения оцениваются по-разному. Для нас использование этого термина означает подключение к уже существующей западной исследовательской традиции и языку (теории), гораздо более чутко реагирующим на различие биологического и культурного при определении пола. Для западных феминисток существует иная проблема. Роза Брайдотти считает, что основная проблема состоит в теоретической неадекватности, а также в неясной, политически аморфной природе термина. То есть, с одной стороны, «гендерные исследования» - это способ интеграции мужских, женских и queer исследований в рамках фронтального теоретического движения; с другой стороны, это способ «обезвреживания», дерадикализации, деполитизации феминистской программы, снижения его антиконформистского пафоса: не случайно некоторые исследователи сравнивают «гендер» с «гибкой формой для печенья», которой вы можете придать практически любые приглянувшиеся вам контуры перед тем, как заняться выпечкой (См.: Феминизм под любым другим именем. Интервью с Розой Брайдотти // Гендерные исследования, 1999, № 2, с.53)
• Как писала Гейл Рубин, «сексуальность в той же значительной степени продукт человека, что и диеты, транспортные средства, системы этикета, формы труда, типы развлечений, производственные процессы или модусы подавления» (Рубин Г. Размышляя о поле: заметки о радикальной теории сексуальных политик // Гендерные исследования, 1999, № 3, с.15-16).
• См.: Brown P., Jordanova L. “Oppressive dichotomies: the nature/ culture debate”, in Munns J., Rajan G. , eds. A Cultural Studies Reader. History, Theory, Practice (Longman, 1995), p.511.
• Не последнюю роль в этом процессе сыграла дебиологизация запрета на инцест, осуществленная К.Леви-Стросом, и объяснение этого феномена посредством анализа универсальности обмена в социальных отношениях (обмена женщинами, прежде всего), равно, как и исследование «техник тела» М.Моссом. Пограничный статус запрета на инцест (как явления, маркирующего саму границу между природой и культурой), его роль в эволюции культуры парадоксальным образом напоминает нам о «пограничности» женского существования в культуре – так же описываемого как «бытие-между» Природой и Культурой. Как писала Гейл Рубин, если мы принимаем точку зрения Леви-Строса на запрет на инцест и согласны с тем, что с этим феноменом связано начало культуры, то нам остается лишь признать, что «поражение» женщин в историческом смысле произошло одновременно с зарождением культуры и являлось ее предпосылкой (См.: Rubin G . « The Traffic in Women: Notes on the Political Economy of Sex », in Toward an Anthropology of Women (Rayna R . Reiter (ed .). New York and London: Monthly Review Press, 1975, pp. 164-183).
• Barrett M. “Feminism"s Turn to Culture”, in Woman: A Cultural Review 1, 1990, pp.22 – 24.
• Brown P., Jordanova L. Op.cit., p.512.
• См.: Ortner Sh.B. “Is female to male as nature is to culture?”, in Munns J., Rajan G. , eds. A Cultural Studies Reader . History , Theory , Practice (Longman , 1995), pp .495.
• Достаточно обратититься за подтверждением этой точки зрения к многочисленным учебникам и программам по культурологии, где гендерные исследования в лучшем случае описываются как одна из западных теорий (а чаще всего отсутствуют в принципе), но методологических оснований и концептуального каркаса подобное позиционирование не коснулось: типологизация культуры по-прежнему носит сугубо евроцентристский характер в духе гегелевской философии истории, феминистские теоретики, равно как и теоретики-женщины в них отсутствуют, а женский опыт просто меркнет на фоне «глобальных проблем современности», таких, например, как динамика культуры или отношения между Востоком и Западом. Тогда как в западных культурных исследования включение феминизма в эту парадигму изменило как ее эксплицитное содержание, так и методологические допущения, на которых она основана.
• Появление Cultural Studies тесно связано с британской интеллектуальной традицией, и более конкретно – с созданием Бирмингемского Центра культурных исследований в 1964 году, первым директором которого стал Ричард Хогарт, автор эпохальной работы The Uses of Literacy (Penguin , 1957). Сравнительно недавно Центр был преобразован из исследовательской структуры в Факультет социологии и культурных исследований при Бирмингемском университете. С конца 80-х гг. культурные исследования начали активно институционализироваться также и в университетах США, Канады и Австралии. Почти невозможно дать определение "культурным исследованиям", поскольку это направление известно своим эклектическим характером, множественностью предметов анализа (приоритетными выступают культура-идеология-репрезентация-идентичность) и политическим подтекстом. В рамках этой парадигмы «культура» перестает быть «объектом» и становится «способом проживания», совокупностью практик, формирующих идентичность субъекта класса, расы и гендера.
• Культурология – в отличие от конъюнктурно (в позитивном смысле) ориентированных "культурных исследований" – или не способна, или по определению не может заниматься осмыслением современного состояния нашей культуры: она с неким завидным упорством следует уже отработанным шаблонам и структурам, уделяя основное внимание анализу таких тем как «понятие культуры» (предполагается, что определений бесконечно много, но Культура все-таки одна), «культура и деятельность», «культура и цивилизация», «культура и контркультура», «культура и субкультуры», «типы культур», «динамика культуры» и т.д.). Удаленность культурологии от практики повседневного бытия не подлежит сомнению: курсы по истории культуры завершаются, как правило, где-то на «серебряном веке» русской культуры. Тогда как “культурные исследования" создавались в атмосфере напряжённых дискуссий по поводу самых насущных проблем современности, изменивших стиль жизни и социальные реалии западных обществ: индустриализация, модернизация, урбанизация, усиливающаяся дезинтеграция локальных общин, коллапс западных колониальных империй и развитие новых форм империализма и неоколониализма, развитие массовых коммуникаций, возрастающая коммодификация культурной жизни, создание глобальной экономики и повсеместное распространение массовой культуры, возникновение новых форм экономически и идеологически мотивированной миграции и возрождение национализма, расового и религиозного притеснения. "Культурные исследования" представляют собой своего рода культурную антропологию современнных, пост-индустриальных обществ, но также и теорию, понимаемую как практику, акт ивно вторгающуюся в социальные процессы.
• Деконструкция марксизма, осуществленная Альтюссером и Грамши (эффективная критика традиции изнутри), и абсорбация марксизма именно через эти теоретические фильтры придала марксизму вид “жизни-после-смерти” в "культурных исследованиях" . Отношения западной теории культуры с марксизмом - это очень обширная тема, которая увела бы нас в сторону от рассматриваемой здесь проблематики, однако можно было бы здесь вспомнить известную работу Стюарта Холла под названием «Проблема идеологии: марксизм без гарантий», чтобы подчеркнуть инаковость того западного марксизма, на котором эта культурная парадигма основана. Холл размышляет о метаморфозах, произошедших с марксизмом в новом теоретическом контексте, как по линии эволюции самой марксистской парадигмы – Антонио Грамши, Франкфуртская школа, Раймонд Уильямс, Луи Альтюссер, так и в контексте его диалогов с постмодернизмом, психоанализом и структурализмом. Холл считает, что многочисленные мутации марксизма (от Волошинова до Джеймисона) доказывают гибкость марксизма, его способность самотрансформироваться. «Марксизм без гарантий» - это относительно автономная (то есть способная к самостоятельному пересмотру собственных оснований), открытая для дискуссий и изменений теория. Любые же попытки превратить марксизм в догму («в Библию марксизма», где есть ответ на любой вопрос) опасны для марксизма как науки: когда речь идет о замкнутой, предсказуемой, идеально отстроенной системе, то мы имеем дело не с наукой, а с религией или хиромантией. Марксизм в силу своей открытости оказывается в состоянии в каждый конкретный исторический момент что-то понять и сказать относительно изменяющейся социальной реальности, считает Холл, равно как и его коллеги (См.: Hall S . “ The problem of ideology: Marxism without guarantees ”, in Marx : 100 Years On , B . Matthews (ed .). London: Lowrence & Woshart , 1983, pp .57 – 84).
• В свое время Антонио Грамши показал, что народная культура (равно как и культура рабочего класса) представляет собой особую культурную сферу со своими условиями и целями культурного производства, с развернутой структурой и организацией, и эта сфера формируется в системе политической власти. Одним из первых британских теоретиков, обратившихся к изучению рабочей культуры, был историк-марксист Э.Томпсон со своей работой «Созидание английского рабочего класса». (См.: Thompson E.P. The Making of the English Working Class (Penguin, 1963).
• См.: Ямпольский М. Россия: культура и субкультуры // Новая волна. Русская культура и субкультуры на рубеже 1980-90-х гг. М., 1994, с.47.
• См.: Williams R. Culture and Society, 1780 – 1950 . (Penguin , 1958). В этой работе Уильямс анализирует метатеоретические основания дискурса о культуре, начиная с английских теоретиков 18 века, переходя к марксизму и заканчивая работами английских интеллектуалов послевоенного периода.
• Традиция всегда селективна, то есть она отбирает одно и оставляет в забвении другое. Как правило, этот процесс селекции происходит не без участия и интересов господствующего класса.
• Hall S. “Cultural Studies: Two Paradigms”, in Media, Culture and Society
• Fiske J. “British cultural studies and television”, in What is Cultural Studies? (ed. by J.Storey; Arnold , 1996), p.115.
• См.: Hall S. “Introduction”, in Representation: Cultural Representations and Signifying Practices , Hall S., ed. (The Open University: Milton Keynes, 1997), p.2.
• Среди исследователей существует определенное разногласие по поводу уместности использования традиционных терминов, использование которых неизбежно возвращает нас к дихотомическим парам «высокая – низкая», «массовая – элитарная» культуры и т.п. В связи с чем предпринимаются попытки обозначить объект культурных исследований с помощью, например, такой категории как «культура медиа». Даглас Келлнер полагает, что значение этого термина описывает одновременно природу и формы артефактов культурной индустрии, характеризует способ производства современной культуры и ее распространения, выделяя в особую сферу цикл производства, потребления и восприятия продуктов, произведенных средствами массовой коммуникации. На методологическом уровне использование этого термина позволяет объединить в одно целое "культурные исследования" и теорию коммуникаций. Культура по определению коммуникативна - это модус ее существования (предполагающий различные формы символического обмена - от потлача и брачных союзов до феномена массовой коммуникации), а «медиа культура» к тому же - это доминантная, господствующая форма, способ бытия культуры в современном обществе (См.: Kellner D. Cultural Studies, identity and politics between the modern and the postmodern (Routledge , 1995), p.32).
• Brooks A. Postfeminisms. Feminism, cultural theory and cultural forms (Routledge, 1997), p.141.
• Media, Culture and Society 2 (Sage Publications, 1980), p.59.
• Многие социальные группы - рабочий класс, женщины, “цветные” - не были представлены соответствующим образом в традиции “высокой культуры”: они были маргинализованы или вовсе исключены.
• См.: Williams R “Culture is ordinary”, in Gray A., McGuigan J., eds. Studying Culture. An Introductory Reader (London, New York: Arnold, 1997), pp.5 – 14.
• См.: Грамши А. Тюремные тетради. Часть 1. М., 1991, с.55 – 56.
• Williams R., “Culture is ordinary”, in Gray A., McGuigan J., eds. Studying Culture. An Introductory Reader (London , New York: Arnold , 1997), p .8 – 9.
• Следует заметить, что для неомарксистов (начиная с Грамши) концепция экономического детерминизма представляет серьезную проблему и является, в конечном счете, непроверяемой. Речь, скорее, идет о множественных детерминациях, о взаимозависимости и взаимообусловленности экономических отношений, культурных институтов, идеологии и политической власти, а также об определяющей роли «образа жизни». Кроме того, вопрос о детерминации культуры экономическими отношениями осложняется и тем, что культура в парадигме «культурных исследований» тотальна, она переплетается со всеми социальными практиками и видами деятельности. Иначе говоря, сам экономический базис оказывается при таком подходе проявлением культуры, одним из ее измерений. (См.: Hall S. “Cultural Studies: Two Paradigms”, in Media, Culture and Society 2 (Sage Publications, 1980), p.63).
• Грамши А. Тюремные тетради. Часть 1. М., 1991, с.49.
• Jonson R. “What is cultural studies anyway?”, in StoreyJ., ed. What is Cultural Studies? (Arnold 1996), p.76.
• Jordan G., Weedon Ch. Cultural Politics. Class, Gender, Race and the Postmodern World (Blackwell, 1995), p.5.
• Hall S. «Cultural Studies and the Centre: some problematics and problems», in Culture, Media, Language (Hutchinson , 1980), p.32.
• См.: Althusser L. “Ideologie et appareils ideologiques d"Etat”, Positions , Editions sociales, 1976, pp.97 – 98.
• Корнелиус Касториадис в своей работе “Воображаемые институты общества” (1975) еще больше усиливает тезис о роли символических практик в жизни общества, полагая, что: “Все, что существует в общественно-историческом мире, неразрывно связано с символическим, хотя и не исчерпывается им. Реальные действия, индивидуальные или коллективные - работа, потребление. война, любовь, деторождение - и бесчисленные материальные продукты, без которых ни одно общество не могло бы существовать, сами по себе не являются символами. Но их существование невозможно вне символической сетки”. Все социальные установления и институты оказываются втянутыми в поле символического. Конекретная экономическая система, право, институциализированные учреждения власти и религии в социальном плане существуют как санкционированные символические системы. Например, труд оценивается и оплачивается посредством символических эквивалентов - деньги, платежные чеки, понятие стоимости; так реальный труд превращается в символическую ценность. Совершенное преступление находит символический эквивалент на языке права, соответствующих законов. Символизм предполагает возможность установить некую постоянную связь, отношение между двумя элементами таким образом, что один из них репрезентирует другой. Касториадис отмечает, что символическое детерминировано способностью индивидов к воображению. Любопытно, однако, что общество имеет склонность “не помнить”, что оно само породило все символические институции и отношения, принимая их как существующие от века. В этом смысле социальное воображаемое (SAGE Publications, 1997), pp.88 – 89.См.: Gray A. Learning from Experience: Cultural Studies and Feminism, in McGuigan J., ed. Cultural Methodologies (SAGE Publications, 1997), p.91.
• См.: Hall S. “Cultural Studies: Two Paradigms”, in Media, Culture and Society 2 (Sage Publications, 1980), p.67.
• У теоретиков «культурных исследований» (так же, как и у феминисток) достаточно поводов для дискуссий с постмодернистами. И тех, и других беспокоит, в частности, забвение категории опыта, отрицание «реального» (референта), тезис о кризисе репрезентации и деконтекстуализация постмодернистских моделей культуры. Холл в одном из интервью (“О постмодернизме и артикуляции”) на вопрос о его отношениях с постмодернизмом дал развернутый ответ, указывая, где и в чем конкретно их позиции совпадают, а где расходятся. Главный удар постмодернистов направлен на “реальное”, которое больше не существует в мире гиперреальности, симулякров, подобий, что, по их мнению, специфично для культуры позднего капитализма. Но, парирует Холл, тогда это слишком узкая западническая концепция, претендующая на то, чтобы казаться глобальной. Ибо три четверти мира не достигли еще этой стадии социального, экономического и культурного развития, и для них этот мир остается все еще очень даже реальным. Так что постмодернистское ощущение мира или конца мира - это не универсальный опыт . Холл также говорит, что Бодрийяр или Лиотар могут считать его рецидивистом или динозавром, но он никак не может согласиться с тем, что идеологии, репрезентации, сигнификации больше ничего не означают, что они являются сугубо самореференциальными - да, они могут иметь множественных референтов, но все-таки продолжают нечто означивать и поддаются интерпретации. Репрезентации становятся все более изощренными, но они не исчезли. (См.: Hall S . “ On postmodernism and articulation ”, in Stuart Hall . Critical Dialogues in Cultural Studies (Routledge , 1996), pp .132 – 137). Именно вера в то, что в через репрезентации мы получаем доступ к реальности, к тому, что детерминирует существование семиотического универсума, движет теоретиками культурных исследований – согласие с постмодернистами в этом пункте означало бы самоликвидацию всей парадигмы.
• Probyn E. Sexing the Self. Gendered Positions in Cultural Studies (Routledge, 1993), P.15 – 16. , in Allen R . C . Channels of Discourse, Reassembled. Television and Contemporary Criticism (University of North Carolina Press, 1992), pp. 273 - 275); Kaplan E.A. “Whose Imaginary? The Televisual Apparatus, The Female Body and Textual Strategies in Select Rock Videos on MTV”, in Pribram D., Ed. Female Spectators. Looking at Film and Television, E. (London: Verso,1988).
• См.: Byars J. All That Hollywood Allows: Re-reading Gender in 1950s Melodrama (Chapel Hill: University of Northern Carolina Press, 1991), p.69.
• См.: Walters S.D. Op.cit., p.226.
• Подверглось критике и так называемое «телевидение для женщин» – те каналы и программы, которые так себя обозначают, - ввиду той двусмысленности, которую порождает процесс производства массмедийных продуктов в ситуации мужского доминирования (то есть, если отправителем сообщения является мужчина, то почему это сообщение оказывается продуктом “женского телевидения»?)
• См.: Brunsdon Ch. Op.cit., p.40.
• Примечательно, что один и тот же термин «мыльная опера» используется для обозначения весьма различных жанров: это и латиноамериканские теленовеллы, и дневные американские сериалы, и реалистические фильмы с сильным социальным подтекстом на британском и французском телевидении, и престижные вечерние сериалы (от криминальных до «Твин Пикс»).
• Brunsdon Ch. Op.cit., p.29.
• История исследований жанров имеет длительную предысторию в «культурных исследованиях». Первыми же объектами анализа оказались типично мужские жанры – такие, как « film noir », детективы, вестерны. Это свидетельствует о том, что в контексте общего презрения к жанрам массовой культуры, внутри нее, тем не менее, существует собственная дифференциация и иерархия, в которой те самые мужские жанры занимают более высокое положение в «табели о рангах», нежели типично женские формы зрелища – например, мелодрамы.
• См.: Brunsdon Ch. Op.cit., p.38.
• В том, что касается предлагаемых сериалами образов женщин, то они поначалу игнорировались феминистскими теоретиками, считавшими, что телевидение предлагает лишь стереотипные образы женщин в двух вариантах: женщина как сексуальный объект и как домохозяйка. Отсюда и враждебное отношение раннего феминизма к мыльным операм, которое изменилось именно благодаря началу рецептивных исследований.
• См.: Modleski T. Loving with a Vengeance: Mass-Produced Fantasies for Women (London: Methuen, 1982), p.111.
• См.: Walters S.D. Op.cit., p.231.
• Мелодрамы так же рассматриваются как «женский жанр», ибо они тоже обращены к женской аудитории, так же выдвигают на первый план женские роли, так же представляют события с «женской точки зрения» и к тому же содержательно концентрируются на традиционных сферах женской деятельности (дом, семья, частная жизнь) – тех сферах, где любовь, эмоции и интимные отношения более важны, чем « action » и события.
• «Что женщины делают с медиа»? - принципиальный вопрос для феминистских теоретиков, исследующих в том числе и феномен сериалов. Выяснилось, что женщины активно и сознательно ищут свои формы удовлетворения, покупая продукты масс медиа. Мыльные оперы, например, как считается, удовлетворяют потребности в эмоциональном расслаблении, идентификации, ухода от действительности (эскапизм), чувстве товарищества, информации и просто отдыха (См.: Van Zoonen L . Op . cit ., p .36)
Screen 16 (3), Autumn, 1975, pp.6 – 18 .
• См.: Walters S.D. Op.cit., p.243.
• В исследованиях медиа вопрос о «политике удовольствия» играет не последнюю роль, в особенности, когда речь идет о значении таких популярных жанров массовой культуры как мыльные оперы, мелодрамы, женские журналы или «розовые романы» - с точки зрения решения «политической» задачи эмансипации или освобождения женщин. Изучение мыльных опер, как отмечает Лисбет Ван Зунен, не только поставило под вопрос специфику феминистской политики к отношении медиа, но и существенно ослабило ее потенциал как формы культурной критики. Иначе говоря, если мы признаем тот тип удовольствия, который предлагают нам мыльные оперы, тем труднее оказывается найти моральные оправдания для критики последних как гоcподствующих способов конструирования гендерных идентичностей. Вопрос о непростых отношениях между удовольствием, которое нам предлагает популярная культура, и политическими задачами феминизма давно стал классическим, и возник он как результат встречи феминистских и культурных исследований (См.: Van Zoonen L . Feminist Media Studies (SAGE Publications , 1994), p .7)
• Большое значение для переосмысления процесса коммуникации зрителя с текстом сыграла концепция «кодирования-декодирования», предложенная Стюартом Холлом, согласно которой производство сообщений, потребление, их циркуляция и затем производство новых сообщений образуют единый цикл. В связи с чем процессы кодирования и декодирования сообщения должны быть рассмотрены не изолированно (как это выглядит в линейной модели коммуникации) и не как относительно автономные, а как взаимно друг друга детерминирующие действия. Может показаться, что процесс производства сообщения начинается в момент, когда исполнители получают заказ сделать определенную программу. Однако на самом деле в этот процесс вовлекаются уже существующие идеологии, определения, знания (которые извлекаются из общественного мнения, из политических документов, из других информационных источников и т.д.), то есть нечто, что становится главным объектом передачи, уже существует в дискурсивно оформленном виде. Ответные реакции получателей (feedbacks) структурируются и инкорпорируются таким образом в новое сообщение. Аудитория является в этой модели и получателем сообщения, и его источником. Процессы кодирования и декодирования сообщения, даже оперируя одним и тем же материалом, значительно отличаются друг от друга, поскольку сохраняется постоянная асимметрия между кодами “источника” и кодами “получателя” сообщения в момент трансформации текста. Полисемия оказывается неотъемлемым свойством любого текста, а идеал «прозрачной коммуникации» - недостижимым (См.: Hall S. “Encoding/decoding”, in in Culture , Media , Language (Hutchinson , 1980), p .128 – 138.
• Walters S.D. Op.cit., p.248.
• Речь идет именно о гуманитариях бывшего Советского Союза, поскольку восточноевропейскими теоретиками (благодаря, например, усилиям Славоя Жижека и Ренаты Салецл, а также их коллег в Любляне) в последние годы предпринимался ряд попыток создать свою версию «культурных исследований» в диалоге с западными теориями (См.: Kennedy M . D ., ed . Envisioning Eastern Europe . Postcommunist Cultural Studies (Ann Arbor, The University of Michigan Press, 1994). В то же время «культурными исследованиями» и на Западе зачастую прикрываются в общем-то достаточно традиционные (мы бы сказали «культурологические») способы изучения культуры, в том числе и восточно-европейской (См. в качестве примера: Russian Cultural Studies . Oxford University Press, 1998).

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http :// www . allbest . ru /

Министерство образования и науки Российской Федерации

Федеральное Государственное Бюджетное Образовательное Учреждение Высшего Профессионального Образования «Саратовский Государственный Университет Имени Н.Г. Чернышевского»

Кафедра психологии образования

Факультет ППиСО

Культура и гендерные различия

Студентки 1 курса 141 группы

Направления подготовки «Психология образования»

Запаровой Марии Владимировны

Саратов 2013

Введение

1. Различия в трактовках понятий «пол» и «гендер»

2. Культура и гендерные различия

3. Исследование гендерных стереотипов

4. Психологические аспекты гендерных отношений

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Различия между мужчинами и женщинами имеют сложный характер. Возникновение данной проблематики в значительной мере обусловлено политическими движениями XIX в., с требованиями предоставить женщинам равные права с мужчинами, покончить с субординацией и неравным доступом к власти, а также как осознание потребности в развитии знания о взаимоотношениях полов в обществе.

Социальная психология - это наука, изучающая, как общество влияет на мысли, чувства и поведение отдельного человека. А ее подраздел - социальная психология гендера - занимается исследованием социальных норм, обусловливающих то, как реагируют на половые различия отдельный человек, группа или целое культурное сообщество. Социальная психология гендера во многом совпадает с целями феминистского движения, хотя последнее занимается скорее политическим, экономическим и социальным равноправием мужчин и женщин. Кроме этого, социальная психология в любом случае пересекается с гендерными исследованиями, поскольку изучать условия, которые формируют и поддерживают социальное поведение, означает изучать то, как культура выстраивает гендер.

Цель написания данного реферата - изучить особенности гендерных исследований личности в психологии, выявить взаимосвязь с культурой. Работа состоит из введения, четырех параграфов и списка использованной литературы. Для написания работы были использованы теоретические пособия российских и зарубежных авторов в области гендерных исследований, а также статьи в периодических изданиях и ресурсы сети Интернет.

1. Различия в трактовках понятий «пол» и «гендер»

гендер психология культурный

В отечественной психологии представление о гендере личности до настоящего времени разработано слабо, отмечается противоречивость трактовок, смешение дисциплинарных границ в определении содержания и сферы применимости слова «гендер», его отличие от привычного термина «пол».

Современная социальная наука различает понятия пол и гендер (gender). Традиционно первое из них использовалось для обозначения тех анатомо-физиологических особенностей людей, на основе которых человеческие существа определяются как мужчины или женщины. Пол (т. е. биологические особенности) человека считался фундаментом и первопричиной психологических и социальных различий между женщинами и мужчинами. По мере развития научных исследований стало ясно, что с биологической точки зрения между мужчинами и женщинами гораздо больше сходства, чем различий. Многие исследователи даже считают, что единственное четкое и значимое биологическое различие между женщинами и мужчинами заключается в их роли в воспроизводстве потомства.

"Пол" - одна из самых сложных и многозначных научных категорий. В самом общем виде это слово обозначает совокупность взаимно контрастирующих генеративных (от лат. genero - рождаю, произвожу) и связанных с ними признаков. Однако эти признаки неодинаковы у разных видов и подразумевают не только репродуктивные свойства, но и весь спектр полового диморфизма, то есть расхождение анатомических, физиологических, психических и поведенческих черт особей данного вида в зависимости от пола. При этом одни половые различия являются контрастирующими, взаимоисключающими, а другие - количественными, допускающими многочисленные индивидуальные вариации.

Сегодня очевидно, что такие "типичные" различия полов, как, например, высокий рост, больший вес, мускульная масса и физическая сила мужчин весьма непостоянны и гораздо меньше связаны с полом, чем было принято думать. Например, женщины из Северо-Западной Европы в целом выше ростом, чем мужчины из Юго-Восточной Азии. На рост и вес тела, а также на физическую силу существенно влияют питание и образ жизни, которые, в свою очередь, находятся под влиянием общественных взглядов на то, кому - мужчинам или женщинам - необходимо давать больше еды, кому нужнее калорийная пища, какие спортивные занятия приемлемы для тех или других.

Помимо биологических отличий между людьми существуют разделение их социальных ролей, форм деятельности, различия в поведении и эмоциональных характеристиках. Антропологи, этнографы и историки давно установили относительность представлений о "типично мужском" или "типично женском": то, что в одном обществе считается мужским занятием (поведением, чертой характера), в другом может определяться как женское. Отмечающееся в мире разнообразие социальных характеристик женщин и мужчин и принципиальное тождество биологических характеристик людей позволяют сделать вывод о том, что биологический пол не может быть объяснением различий их социальных ролей, существующих в разных обществах. Таким образом возникло понятие гендер, означающее совокупность социальных и культурных норм, которые общество предписывает выполнять людям в зависимости от их биологического пола. Не биологический пол, а социокультурные нормы определяют, в конечном счете, психологические качества, модели поведения, виды деятельности, профессии женщин и мужчин. Быть в обществе мужчиной или женщиной означает не просто обладать теми или иными анатомическими особенностями - это означает выполнять те или иные предписанные нам гендерные роли.

Таким образом, термин «гендер» в социально-психологическом контексте обозначает социокультурные представления о личности мужчин и женщин и индивидуальные когнитивные схемы в отношении личности людей разного пола и разных сексуальных предпочтений. Гендер создается (конструируется) обществом как социальная модель женщин и мужчин, определяющая их положение и роль в обществе и его институтах (семье, политической структуре, экономике, культуре и образовании, и др.). Гендерные системы различаются в разных обществах, однако в каждом обществе эти системы асимметричны таким образом, что мужчины и все "мужское/маскулинное" (черты характера, модели поведения, профессии и прочее) считаются первичными, значимыми и доминирующими, а женщины и все "женское/фемининное" определяется как вторичное, незначительное с социальной точки зрения и подчиненное. Сущностью конструирования гендера является полярность и противопоставление. Гендерная система как таковая отражает асимметричные культурные оценки и ожидания, адресуемые людям в зависимости от их пола. С определенного момента времени почти в каждом обществе, где социально предписанные характеристики имеют два гендерных типа (ярлыка), одному биологическому полу предписываются социальные роли, которые считаются культурно вторичными. Не имеет значения, какие это социальные роли: они могут быть различными в разных обществах, но то, что приписывается и предписывается женщинам, оценивается как вторичное (второсортное). Социальные нормы меняются со временем, однако гендерная асимметрия остается. Таким образом, можно сказать, чтогендерная система - это социально сконструированная система неравенства по полу. Гендер, таким образом, является одним из способов социальной стратификации общества, который в сочетании с такими социально-демографическими факторами, как раса, национальность, класс, возраст организует систему социальной иерархии.

Дифференциация понятий пол и гендер означала выход на новый теоретический уровень осмысления социальных процессов. В конце 80-х годов феминистские исследовательницы постепенно переходят от критики патриархата и изучения специфического женского опыта к анализу гендерной системы. Женские исследования постепенно перерастают в гендерные исследования, где на первый план выдвигаются подходы, согласно которым все аспекты человеческого общества, культуры и взаимоотношений являются гендерными. В современной науке гендерный подход к анализу социальных и культурных процессов и явлений используется очень широко. В ходе гендерных исследований рассматривается, какие роли, нормы, ценности, черты характера предписывает общество женщинам и мужчинам через системы социализации, разделения труда, культурные ценности и символы, чтобы выстроить традиционную гендерную асимметрию и иерархию власти

2. Культура и гендерные различия

Влияние культуры распространяется на многие аспекты нашей жизни, в том числе и на формы поведения, связанные с половой принадлежностью. За последние 20-30 лет мы стали свидетелями существенных перемен во взглядах на приемлемость тех или иных форм поведения для мужчин и женщин. Безусловно, американская культура одна из наиболее динамичных в отношении вопросов, связанных с проявлением половых и гендерных различий (а также проявлениями сходства в данной области). Этот динамизм послужил причиной многих серьезных проблем и конфликтов, но вместе с тем он стал источником оптимизма, связанного с нашими представлениями о возможности изменения природы человеческих отношений и самой культуры.

Количество мужских и женских гендерных ролей бессчетно. В разных культурах приняты различные формы гендерных разграничений. Все мы знакомы с традиционной формой гендерной дифференциации, основанной на представлениях о том, что мужчина должен быть сильным, независимым, самостоятельным и эмоционально сдержанным, тогда как женщина должна быть зависимой, слабой, заботливой и эмоциональной.

В области кросс-культурного изучения гендерных стереотипов наибольшую известность получило исследование Уильямса и Бест, в ходе которого был проведен опрос граждан 30 стран; количество опрашиваемых из каждой страны составляло от 50 до 120 человек, а общее число участников исследования достигло почти 3000. Уильямс и Бест провели анкетирование среди студентов, которым предложили ответить на вопросы: «Должны ли женщины выполнять работу по дому? Должны ли они быть больше озабочены карьерой мужа, нежели своей собственной?» Джон Уильямс, Дебра Бест и их коллеги задали эти вопросы студентам университета - представителям 14 разных культур. За редким исключением, у студенток оказались несколько более эгалитарные взгляды, чем у их сокурсников. Но различия между странами оказались существенно глубже. Студенты из Нигерии и Пакистана, например, имели намного более традиционные взгляды относительно различных ролей для мужчин и для женщин, чем студенты-датчане и немцы.

В нормадических культурах (культурах кочевников и собирателей) образование мальчиков и девочек практически одинаково, поскольку мужчины и женщины выполняют почти одну и ту же работу. В земледельческих обществах гендерные роли более дифференцированы: женщины работают в поле и сидят с детьми, в то время как мужчины могут пойти, куда сочтут нужным. В индустриальных обществах роли чрезвычайно разнообразны. Среди руководителей в Южной Корее женщины составляют только 2%, в США - 17%, в Австрии - 28%, в Швейцарии - 48%. В Северной Америке большинство врачей и дантистов - мужчины; в России большинство врачей - женщины, как и большинство дантистов в Дании.

Культура, биология, гендерные роли и стереотипы взаимодействуют между собой, порождая гендерные различия в психологии и поведении. Иными словами, разделение труда и разница типичных для мужчин и женщин форм поведения, появившихся в результате биологических и физиологических различий, в свою очередь становятся источником различий, относящихся к области психологии и менталитета. Таким образом, психологические гендерные различия могут рассматриваться в качестве результата половых различий, обусловленных сложившимися формами разделения труда между мужчинами и женщинами и спецификой их функций, связанных с продолжением рода.

Основные области проявления психологических гендерных различий в разных культурах - это перцептуальные/пространственные/когнитивные способности; конформность и подчинение; агрессивность.

Наряду с психологическими гендерными различиями, существующими в пределах любой отдельной культуры, существуют также и психологические гендерные различия между культурами. При этом степень проявлений, направление развития и сама природа таких различий также могут изменяться от культуры к культуре. Так, если одна культура способствует формированию психологических различий определенного типа, это не означает, что и другая изучаемая нами культура в равной степени порождает тот же тип различий. С другой стороны, мы можем обнаружить культуру, в которой данный тип различий будет еще более ярко выраженным, чем в изученных нами до сих пор. Дело в том, что психологические гендерные различия являются не просто не продуктом биологических и культурных факторов, но оказывают влияние и на развитие самой культуры. Существует обратная связь между ними и такими проявлениями культуры, как типы поведения, гендерные роли и гендерная ролевая идеология. Таким образом, характер взаимосвязей между культурой, поведением и психологическими характеристиками представляет собой замкнутый круг, в котором психологическим проявлениям гендерной дифференциации принадлежит важнейшая роль в воздействии на образ жизни, традиции и поведение людей.

3. Исследование гендерных стереотипов

Под стереотипом в психологии понимают упрощенное, схематизированное, зачастую искаженное или даже ложное, характерное для сферы обыденного сознания, представление о каком-либо социальном объекте (человеке, группе людей, социальной общности и т. п.). Иногда под стереотипами понимают устойчивые, регулярно повторяющиеся формы поведения.

Гендерные стереотипы - cформировавшиеся в культуре обобщенные представления (убеждения) о том, как действительно ведут себя мужчины и женщины. Термин следует отличать от понятия гендерная роль, означающего набор ожидаемых образцов поведения (норм) для мужчин и женщин. Появление гендерных стереотипов обусловлено тем, что модель гендерных отношений исторически выстраивалась таким образом, что половые различия располагались над индивидуальными, качественными различиями личности мужчины и женщины.

Американские психологи Кэй До и Тима Эмсвейлер провели эксперимент. Студентов и студенток познакомили с весьма успешными результатами, которых добился их коллега (мужчина или женщина) при выполнении сложного задания. После этого испытуемых просили высказать собственное мнение о том, что, с их точки зрения, послужило причиной успеха. Оказалось, что и студенты, и студентки приписывали достижения мужчины почти исключительно его способностям, в то время как на успехи женщины, по оценкам обеих групп, больше повлияла удача.Можно назвать и множество других стереотипов такого рода. Так, например, стереотипное представление о мужчине как лидере в равной степени характерно и для мужчин, и для женщин. Ниже представлено стереотипное описание характерных мужских и женских черт, полученное в исследовании американских студентов, проведенном в конце 70-х годов.

Характерные черты мужчины: сильный, склонен к занятиям спортом; меньше беспокоится о своей внешности и почти не боится старости; выполняет роль кормильца семьи; имеет опыт сексуальной жизни; неэмоционален, стоек; логичен, рационален, объективен, обладает развитым интеллектом; стремится к власти и лидерству; независим, свободен; активен; стремится к успеху, честолюбив.

Характерные черты женщины: слабая, не склонна к занятиям спортом; беспокоится о своей внешности и боится старости; проявляет привязанность к семье; добродетельна; эмоциональна, нежна; легкомысленна, непоследовательна, обладает тонкой интуицией; уступчива, услужлива; зависима, в большой мере нуждается в защите; пассивна; робкая, застенчивая.

В настоящее время отмечается тенденция к ослаблению подобных стереотипов. И психологические исследования показали, что не существует «чисто» мужской или женской личности; и все больше проникает и в научное, и в обыденное сознание идея о том, что стереотипы не являются чем-то природным, а создаются обществом. Существует значительная согласованность гендерных стереотипов во многих культурах. Мужчины воспринимаются как агрессивные, автократичные, дерзкие, доминирующие, изобретательные, сильные, независимые, грубые, умные; женщины - как эмоциональные, мечтательные, чувствительные, покорные и суеверные.

Гендерные стереотипы могут изменяться в зависимости от социальных, экономических или политических изменений, но этот процесс происходит достаточно медленно. Стереотипы усваиваются очень рано, и используются детьми задолго до возникновения собственных мнений о тех группах, к которым они относятся. Как правило, человек не осознает или не хочет осознавать, что он предубежден, и рассматривает свое отношение к объекту предубеждения как следствие объективной и самостоятельной оценки каких-то фактов. Предрассудки складываются на основе искаженной или неполной информации. Таким образом, гендерные стереотипы очень сильны и принимаются даже теми группами, относительно которых они созданы. Существующие стереотипные представления о женственности и мужественности достаточно близки в разных культурах. Стереотипы имеют тенденцию рано усваиваться и изменяются они с большим трудом.

4 . Психологические аспекты гендерных отношений

Психология гендерных отношений - это прикладная отрасль социальной психологии, изучающая закономерности дифференциации и иерархичности отношений в сфере межполового взаимодействия.Она находится в стадии становления и все очевиднее проявляет себя как самостоятельная область знания.

Гендерная психология - отрасль психологической науки, изучающая закономерности формирования и развития характеристик личности как представителя определенного пола, обусловленные половой дифференциацией, стратификацией и иерархизацией.

В отличие от психологии пола в гендерной психологии изучаются не просто различия в психологических особенностях мужчин и женщин, в фокусе ее внимания, прежде всего, те закономерности личностного развития, которые вызваны явлениями половой дифференциации, стратификации и иерархизации. Важным также является анализ психологических способов и механизмов, позволяющих мужчинам и женщинам понимать и использовать влияние гендерных факторов на процессы их самореализации.

В психологии пола женские и мужские роли признаются равнозначными, хотя и разными по содержанию. Исходным основанием служит имплицитное принятие биологического детерминизма ролей, опирающегося на представление о врожденности мужского или женского начала в человеке. При анализе детерминант половых различий рассматриваются как биологические, так и социокультурные факторы, однако роль социокультурного влияния сводится к оформлению тех черт и характеристик человека, которые предопределены природой.

В гендерной психологии при анализе проблем половой дифференциации акцент сделан на иерархичности ролей, статусов, позиций мужчин и женщин. Активно обсуждаются вопросы неравенства, дискриминации, сексизма. В детерминации социального поведения личности приоритет отдан социокультурным факторам.

В структуре гендерной психологии выделяются следующие разделы:

Ш психология гендерных различий;

Ш гендерная социализация;

Ш гендерные характеристики личности;

Ш психология гендерных отношений.

При изучении гендерных различий рассматриваются такие вопросы, как природа различий, их оценка и динамика, влияние этих гендерных различий на индивидуальный жизненный путь мужчин и женщин, возможности их самореализации.

Ключевыми проблемами при изучении гендерной социализации являются психосоциальные аспекты развития личности как представителя определенного пола на всех этапах ее жизненного цикла, вписание их гендерного развития в исторический, культурный и социальный контексты.

При рассмотрении гендерных характеристик изучается идентичность мужчин и женщин и ее составляющие: представления, стереотипы, установки, связанные с половой дифференциацией, стратификацией и иерархизацией. Особое внимание уделяется изучению продуктивных стратегий и тактик поведения мужчин и женщин в преодолении традиционных гендерных стереотипов, а также анализу закономерностей и механизмов изменения существующих и развития новых гендерных стереотипов.

ХХI век должен стать веком ломки стереотипов в отношении женщин и это должно восприниматься как естественный с точки зрения эволюции процесс, который ни в коем случае не направлен на ущемление прав и свобод противоположного пола. Ломка традиционного гендерного порядка порождает многочисленные социально-психологические проблемы и трудности, причем мужчины и женщины испытывают давление в противоположных направлениях. Вовлеченные в общественное производство и политику женщины вынуждены развивать в себе необходимые для конкурентной борьбы «мужские» качества (настойчивость, энергию, силу воли), а мужчины, утратив свое некогда бесспорное господство, вырабатывать традиционные «женские» качества - способность к компромиссу, эмпатию, умение ставить себя на место другого. Ничего сверхъестественного в этом нет, то же самое происходит в сфере межнациональных и межгосударственных отношений, где принцип господства и подчинения постепенно уступает место отношениям осознанной взаимозависимости.

Заключение

В современном мире актуальной стала различия проблема ценностных ориентаций мужчин и женщин. Изучение психологии мужчины и женщины, их отличий друг от друга, различий их ценностных ориентаций, имеет непосредственное отношение не только к человеку как таковому, но также ко всему обществу в целом.

Вопросы, связанные с особенностями пола человека и его психологическими различиями, а также ценностными ориентациями, в последнее время входят в число наиболее активно обсуждаемых в обществе. Ведь роль мужчины и женщины в общественной среде сегодня претерпевает значительные изменения. В нашем обществе происходят процессы демократизации и гуманизации, способствующие созданию равных возможностей для реализации личности независимо от социального происхождения, положения, национальности, возраста и пола. Однако сознанию обоих полов присущи стереотипные представления о роли в жизни, положении, статусе, различные ценностные ориентации. Эти стереотипы откладывают свой отпечаток при желании мобилизовать свои возможности и реализоваться как личность.

Результаты многочисленных массовых опросов и иных социологических исследований в странах Западной Европы показывают, что ни единого мужского стиля жизни, ни единого канона маскулинности сегодня не существует. Несмотря на противоречивость своих ценностей и взглядов, западноевропейские мужчины во все большей степени ориентируются на принцип гендерного равенства. И хотя для многих этот выбор - вынужденный, а некоторые проблемы остаются спорными и готовых решений не имеют, какой-либо ущербности своего гендерного статуса мужчины не ощущают. Тем более, что по многим существенным параметрам он все еще остается привилегированным.

Во время работы над рефератом я достигла поставленных целей,а именно изучила особенности гендерных исследований личности в психологии, выявила взаимосвязь с культурой.

Список использованной литературы

1. Бендас Т.В. Гендерная психология: Учебное пособие, СПб., Питер, 2008.

2. Берн Ш. Гендерная психология. - М.: Олма-Пресс, 2007.

3. Воронина О.А. Словарь гендерных терминов. М.: МЦГИ, 2007.

4. Воронцов Д.В. Гендеоная психология общения / Д. В. Воронцов. - Ростов н/Д: Изд-во ЮФУ, 2008

5. Ильин Е.П. Дифференциальная психология мужчины и женщины. СПб. Питер, 2008

6. Ильин Е.П. Пол и гендер. Спб.: Питер - 2010.

7. Кон И.С. Ребенок и общество. Учебное пособие. М. Academia 2003

8. Костикова И. В., Митрофанова А. В., Градскова Ю. В., Година Е. З., Тулина Н. В. Введение в гендерные исследования: Учеб. пособие. - М., Аспект-Пресс, 2010.

9. Смелзер Нейл. Социология: Учеб. пособие для студ. вузов / В.А. Ядов (науч.ред.). - М., Феникс, 2007.

Размещено на Allbest.ru

Подобные документы

Гендер как социально биологическая характеристика. Физиологические и психологические отличия полов. Гендерно-ролевая социализация и гендерные различия. Исследование структуры способностей и интеллекта у мужчин и женщин к различным видам деятельности.

курсовая работа , добавлен 15.12.2012


Теоретико-методологические аспекты изучения гендерных различий в сфере ценностных ориентаций. Анализ природы ценностей и ценностных ориентаций. Понятия "пол" и "гендер". Гендерные различия старшеклассников и их взаимосвязь с ценностными предпочтениями.

курсовая работа , добавлен 06.02.2012


Понятие хронического алкоголизма, его половые различия. Клинические концепции "алкогольной личности". Изменение личности под влиянием влечения к алкоголю. Феномен тревоги и концепция ее происхождения. Эмпирическое исследование проблемы тревожности.

дипломная работа , добавлен 26.08.2011


Психологическая проблематика изучения взаимовлияния социальных стереотипов и средств массовой информации. Исследование психологической эффективности использования основных геометрических форм в рекламе. Гендерные различия и cуть представлений о товарах.

реферат , добавлен 26.02.2010


Гендер как совокупность социальных и культурных норм, выполняемые людьми в зависимости от их биологического пола. Характеристика гендерных различий и социализация. Причины конфликтов полов и пути их преодоления, формирование гендерной компетентности.

реферат , добавлен 10.09.2009


Различия женского и мужского полоролевого поведения. Гендерные особенности отклоняющегося агрессивного и аутоагрессивного поведения. Злоупотребление веществами, изменяющими психическое состояние. Половые различия в проявлениях коммуникативных девиаций.

контрольная работа , добавлен 03.04.2011


Память как психический процесс: понятие, виды, структура, процессы, теории. Особенности памяти в зависимости от гендера. Развитие памяти в старшем дошкольном возрасте и её гендерные отличия. Половые различия в восприятии информации о себе и о других.

курсовая работа , добавлен 03.11.2013


Анализ гендерных различий в проявлении тревожности у мальчиков и девочек в подростковом возрасте. Изучение понятия "гендер" - совокупности социальных и культурных норм, которую общество предписывает выполнять людям в зависимости от их биологического пола.

курсовая работа , добавлен 23.06.2010


Понятие креативности и гендера в социальной психологии. Факторы гендерно-ролевой социализации человека. Методики изучения уровня развития творческого мышления взрослых. Организация исследования гендерных различий в процессе анализа креативности.

курсовая работа , добавлен 30.01.2013


Психофизиологические особенности мужчины и женщины. Построение успешных интимных, брачно-семейных отношений между ними. Влияние половых гормонов на развитие вторичных половых признаков. Различия в морфологии и функционировании мозга мужчин и женщин.

Культура -- это то, что не создано природой, а создано людьми в процессе постижения и упорядочивания мира. Культура -- это некий духовный процесс, в ходе которого создаются и задаются символические значения вещей и явлений.

Миф -- одна из самых ранних стадий культуры. Миф выполняет такие функции, как передача социального опыта, интеграция человека в социуме, координация во времени и пространстве. Иногда миф употребляется в значении «сказка». Одним из распространенных мифов современного времени является миф о природном предназначении женщины.

В течение длительного времени понятие «пол» было простым и объяснимым. Пол -- это биологические и психические особенности и различия мужчины и женщины, причем биологические различия были основой для формирования и других различий, в том числе и социальных. Социальные понятия «мужчина» и «женщина» состоят из множества аспектов, которые зависят от того, какое общество мы изучаем. Женщине изначально приписывают такие качества, как пассивность, иррациональность. В современной социальной науке принято употреблять понятие «гендер». Понятие «пол» относится только к анатомо-биологи-ческому строению мужчин и женщин. Термин «гендер» обозначает совокупность норм поведения, которые обычно ассоциируются с лицами мужского и женского пола в любом данном обществе.

Гендерный подход основан на идее о том, что важно не биологическое или физическое различие между мужчиной и женщиной, а то культурное и социальное значение, которое общество придает этим различиям. Понятие «гендер» ввел в научный оборот социолог и психолог Р. Стомлер в 1968 г.